Политическая корректность

Примером такого вида цензуры является закон, действующий на территории Нового Южного Уэлльса в Австралии, в соответствии с которым Антидискриминационный комитет, по сути, является неспециальным местным судом, рассматривающим тексты не с профессионально-филологической точки зрения, а исходя из соображений "справедливости", "разумности" и т. п. В то же время Ю.В. Рождественский показал, что именно карательная, в особенности карательная местная цензура, приводила, с одной стороны, ко многим конфликтам, а с другой стороны – "распространялась в обществе, имевшем представительную власть, и печать становилась контролем над представительной властью". [92]

Наряду с цензурным правом, отдельные виды речи регулируются отдельными законами (и правилами); например: авторским правом, лицензионным и торговым правом, административным и трудовым правом и т. д. В целом же вся система речевых отношений в большинстве стран регулируется таким образом, что наряду с гарантией свободы слова существуют и ограничения свободы слова.

Ю.В. Рождественский отмечает, что эти ограничения свободы слова сводятся к трем положениям:

1) запрещается диффамация, т.е. высказывания или распространение высказываний, порочащих конкретного человека или конкретных людей;

2) запрещается нанесение вреда народному здравию, т. е. нельзя распространять рекомендации, средства и методы, которые могут нанести ущерб народному здравию: как отдельному человеку путем пропаганды лекарств, не прошедших контроль, так и народу в целом (например, порнография или подрыв семейной нравственности в той или иной форме);

3) …запрещается подрыв общественного порядка, т. е. высказывания в любых видах речи, направленные против общественного и государственного устройства. [93]

Политическая корректность требует ужесточения ограничения свободы слова, по большей части, применительно к первому положению – диффамация. При этом в связи с приведенными примерами правового нормирования речи возникает много вопросов, некоторые из которых мы приведем. Если закон предполагает наказание за нанесение обиды словом, то это означает, что обе стороны, как истец, так и ответчик, должны быть защищены законом: истец – от нанесения обиды, а ответчик – от незаслуженного наказания. Это требует объективной оценки речи с опорой на специальное филологическое знание.

Поскольку обида является чувством субъективным, то это означает, что необходимо разработать методику определения объективного критерия лексической семантики для случаев субъективного восприятия слова. Это представляется весьма затруднительным. Может ли считаться угрозой, оскорблением или унижением, например, слово "безбожный"? Если да, то кто чувствует себя оскорбленным или униженным, т. е. чье субъективное восприятие следует учитывать? Законодательный орган или частное лицо, живущее в соответствии с "безбожным" законом, или это общество в целом?

Слово с оценочным значением "мерзкий" можно счесть оскорбительным. Но во избежание нанесения оскорбления люди должны знать, какие виды супружеских измен следует считать мерзкими, а какие не мерзкими. Правильно, конечно, начинать с определения значения родового понятия "супружеская измена" –  это мерзко или немерзко? Если немерзко и упоминать об этом можно, то тогда требуется ясная классификация видов супружеских измен с точки зрения нанесения обиды; например, упоминание о гомосексуализме как виде супружеской измены – оскорбительно, а упоминание о гетеросексуальной связи как виде супружеской измены, – неоскорбительно. Может оказаться, что и каждый вид супружеских измен потребуется подразделить более дробно на подвиды. Именно такой способ действий предполагают методы лексической семантики, но даже при этом нет гарантии того, что не возникнет частного случая обиды в субъективном восприятии.

Закон Австрии ставит в трудное положение, прежде всего, выражением "явно преуменьшать". Из него с определенностью следует, что неявное преуменьшение преступлений национал-социалистов не является нарушением закона. Трудность, однако, возникает с поиском объективного критерия "явности": каким он должен быть – качественным или количественным, и как определить качество или количество "явности"?

Слово "отрицать" тоже заставляет задуматься. Если, например, ученый-историк обнаружил, что какое-либо преступление, считавшееся в исторической науке совершенным национал-социалистами, на самом деле было совершено другими лицами, он оказывается в затруднительном положении: научная этика обязывает его не умалчивать результат своего исследования и опубликовать его в интересах истинности научного знания, но одновременно он нарушает закон.

Возникает также вопрос о том, могут ли слова, выражающие сомнение, рассматриваться как проявление расизма, или закон запрещает сомневаться? Может ли результат научного исследования считаться оскорбительным, расистским, фашистским и т. п., или же проявлением расизма могут быть только слова, которыми этот результат формулируется? А если это будет, например, график, не содержащий комментария? Может ли это быть выходом из затруднения, если человек не хочет никого обидеть словом? Может ли, наконец, Жан Филипп Раштон подать в суд на прокурора, если характеристика "безумные" применительно к его суждениям покажется ему обидной? И есть ли у него шанс выиграть такой судебный процесс?

Зная политически корректные обстоятельства общественной жизни, например, в Германии или Австрии, оговорим сразу, что все поставленные здесь вопросы подлежат осуждению как расистские, гомофобные, националистические, фашистские, словом, человеконенавистнические, поскольку они политически не корректны. Несмотря на это, они, как и многие другие, требуют все-таки ответа и поиска выхода из затруднений, прежде всего в интересах культуры.

На первый взгляд может показаться, что все эти случаи касаются лишь гражданских свобод. Однако дело обстоит серьезнее: устанавливается принцип как некая социальная справедливость – "ты не имеешь права обижать других словом". Вполне понятно, что принцип ненанесения обиды словом требует профессиональной регламентации, носящей объективный характер, в противном случае он может скрывать в себе угрозу, причем не только гражданским свободам. Он может представлять собой угрозу любому независимому исследованию, т. е. науке как таковой, а также морали, лежащей в центре содержательных категорий культуры, и, в конечном счете, культуре в целом.

Это означает, что здесь возникают задачи, решением которых должно заниматься, с одной стороны, культуроведение применительно, например, к морали или науке как фактам культуры. С другой стороны, проблема нормирования речи в различных ее сферах является одной из кардинальных проблем, возникающих в связи с изменением содержания и роли речевого общения и относящихся к области общей филологии. Это касается, в том числе, и правового нормирования речи, т.е. законов о речи, в особенности, законов о наказаниях за оскорбление словом.

Проблема возникает из-за несогласованности внешних и внутренних правил словесности, в понимании Ю.В. Рождественского. Юридическое нормирование форм и содержания речи относится к внешним правилам словесности. "Внешние правила словесности занимаются установлением порядка создания, приема и хранения словесных произведений… Эти правила не касаются внутреннего строения текста. В них словесное произведение рассматривается как целый предмет, конкретный же текст словесных произведений не рассматривается". [94]  Внутренними правилами словесности Ю.В. Рождественский называет искусства речи, которые "определяют и регламентируют внутреннее лингвистическое строение текста произведений словесности". [95]  Под произведением словесности понимается, с точки зрения филологии, "каждое высказывание, созданное кем-либо и так или иначе завершенное".[96]

Иными словами, внешние правила словесности, являясь внешними по отношению к содержанию речи, не определяют построения ее содержания. "Построение содержания речи определяется внутренними правилами словесности. Внутренние правила словесности, грубо говоря, определяют, какие слова употреблять, в каких формах и порядке составлять из них речь". [97]

Согласование внешних и внутренних правил словесности необходимо "… для верного различения деталей семиотических актов языка и для эффективного развития социальной семантической информации". [98]  Разработка правил, устанавливающих смысловые связи между текстами – устными или письменными – разных сфер общения относится к теории речи и "… предполагает изучение речевых форм и их эффективное использование. Такая теория должна строиться на основе учета истории внешних правил словесности и их отношения к внутренним правилам словесности, в координации с историей стилей. Результатом этого исследования должны быть нормы и правила, преподаваемые как особая дисциплина – речеведение, – центральной частью которой является общая филология". [99]

Исходя из этого, можно заключить, что те проблемы, которые пытается решить политическая корректность путем регулирования речевых отношений, действуя, однако, при этом непрофессиональными, с филологической точки зрения, методами, могут быть разрешены с помощью разработки новой теории речи, которая обеспечивала бы эффективное речевое управление обществом в условиях массовой коммуникации. Основные направления разработки такой теории даны в трудах Ю.В. Рождественского, в особенности в его последней книге "Принципы современной риторики".

Глава 3. Lingua politica correcta (политически корректный язык)

Диалектика есть способность давать в логосе [мысленное и словесное] определение каждой вещи, что она есть и чем отличается от других вещей и что у нее общее с ними и, кроме того, где место каждой из них…

Плотин

Общие принципы и направления ревизии языка

"Политическая корректность – это попытка жертв пригвоздить к позорному столбу преступников с помощью их собственного языка", –  комментируют политкорректную ревизию языка  М. Беренс и Р. фон Римша. [110] 

Конрад Адам [101]  пишет о том, что в Германии повсюду действуют "дерзновенные распорядители" в сфере языка, которые директивно определяют, что политически корректно, а что не корректно. Они решают, какое слово в силу его политической некорректности следует "пригвоздить к позорному столбу".

Дитер Циммер [102]  считает, однако, что К. Адам ошибается в понимании этого феномена, он преувеличивает его проявления и поэтому недооценивает его. Проблема в том, что этих распорядителей нет. Говорить не с кем, узнать не у кого, апеллировать не к кому, доказывать некому. Это как летучий эфир, который везде проникает, источник которого невидим, но очевиден настрой –  спонтанная готовность впитать его. Собственно, и определяется политическая корректность чаще всего как "дух времени" (нем. Zeitgeist , заимствовано и англ. языком –  zeitgeist).

Действительно, возникает впечатление, что происходит некое аморфно-ползучее безочаговое распространение политически корректного мышления, словно по воздуху. Это своего рода коллективное настроение, которое и выглядит как поветрие, но не так безобидно при более внимательном взгляде, о чем речь будет идти ниже. Политически корректные представители общества имеют, похоже, всегда одинаковое мнение по всякому возникающему вопросу. Не договариваясь, они формулируют его всегда аналогично. Они узнают друг друга с легкостью и для стороннего наблюдателя легко узнаваемы по их речи, по ряду слов и выражений, которые могут служить своего рода опознавательными знаками.

Можно думать, что такому легкому и широкому распространению политической корректности в Германии способствует определенная американизация многих сфер жизни в целом и немецкого языка в частности. Однако, говоря о политической корректности в Германии, мы не имеем в виду заимствование новых политически корректных слов, введенных в оборот в Америке. Заимствуется образ мыслей, мышление, которое производит ревизию немецких слов. Правда, нужно сказать, что не такими (пока?) методами, как в Америке.

Пока еще можно употреблять такие слова, как "калека" или, частично, "парализованный" (Behinderte), "бедный" (arm), "белокожий" (weißhäutig) и т. п. Однако появились уже и многочисленные политически корректные варианты, которые либо пока сосуществуют с "недостаточно корректными", либо заменяют их. В Германии можно услышать в частных беседах такие, например, высказывания, как "мой муж – пациент-инсультник" (mein Mann ist Gehirnschlagpatient), позволяющие избежать употребления слова "behindert", причем в тех случаях, когда речь идет не о больнице или враче, пациентом которого является человек, а о том, что он частично парализован в результате инсульта.

В то же время политическая корректность, действительно, никак не кодифицированное учение. Нигде нельзя прочитать, что правильно, с точки зрения политической корректности. Нет постоянно действующего набора правил, они окказионально-переменчивы, равно как и отсутствует какая-либо инстанция, которая бы их объясняла.

Если все-таки попытаться установить какие-то закономерности, то увидим, что одно из правил формулирует американский телекритик Уолтер Гудман [103] , обращая внимание на своеобразное обстоятельство: более длинные имена звучат как-то правильнее (корректнее), чем короткие, например:

– Oriental (выходец с Востока) > Asian American (американец азиатского происхождения);

– Indians (индейцы) > Native Americans (коренные американцы);

– elderly (пожилой) > senior citizen (старший гражданин);

– invalid (инвалид) > person with disabilities (лицо с не[трудо]способностью);

– jew (еврей) > jewish person (лицо еврейской национальности);

– colored (цветные) > persons of color (цветные);

– illegal aliens (нелегально проживающие иностранцы) > undocumented residents (незарегистрированные постоянные жители).

Этому правилу следует и политически корректный русский язык:

– чернокожие, цветные > люди с другим цветом кожи (ТВС);

– инвалиды > люди с ограниченными способностями (РТР);

– калеки > люди с ограниченными двигательными возможностями (газета "Калужская застава");

– кавказцы > лица кавказской национальности.

Очень трудно увидеть основания для такого подхода: и прежние слова были не обидные, и новые обозначают то же самое. Тем не менее, более длинные слова корректнее – это, похоже, одно правило.

Другое правило, которое можно вывести путем наблюдения: там, где язык должен выразить одобрение, он боязливо сжимается, уменьшается в объеме; там же, где он должен даже не то чтобы выразить порицание, а просто констатировать прискорбный, неприглядный или хоть как-то неприятный факт, он прячется за словами, на которые никто при всем желании не может обидеться:

– не провалился на экзамене, а отстает в результатах;