Акмеизм в поэзии

 

МБУ «Гимназия №35» 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Исследовательский проект 

Акмеизм в поэзии 
 
 
 

Исполнитель проекта:

ученица 11 «А» класса

Беклина А.Д. 

Руководитель проекта:

Шайхутдинова  Л.В. 
 
 
 

г. Екатеринбург

2011 г. 

 
 
 
 

 

    Содержание

I. Вступление. Эпоха  серебряного века и Осип Мандельштам.

II . Основная часть. Россия Осипа Мандельштама:

1. Истоки и  универсализм поэзии Мандельштама

2. Своеобразие  поэзии Мандельштама.

3. Россия в  поэзии и прозе О. Мандельштама

III. Заключение. Поэзия Мандельштама - память русской  культуры.

 
 
 
 

 

1. Вступление

 

Эпоха серебряного века и Осип Мандельштам

 Эпохи одна  от другой отличаются во времени,  как страны в пространстве, и когда говорится о нашем серебряном веке, мы представляем себе какое-то яркое, динамичное, сравнительно благополучное время со своим особенным ликом, резко отличающее от того, что было до, и что настало после. Эпоха серебряного века длиною от силы в четверть века простирается между временем Александра III и семнадцатым годом.

 На протяжении  серебряного века в нашей литературе проявило себя четыре поколения поэтов: бальмонтовское (родившиеся в 60-е и начале 70-х годов прошлого века), блоковское (родившиеся около 1880-го), гумилевское (родившиеся около 1886 г.), и, наконец, поколение, родившееся в девяностые годы: Г. Иванов, Г. Адамович, М. Цветаева, С. Есенин, В. Маяковский, О. Мандельштам и др. 2/

 В письме  Мандельштама к Тынянову от 21 января 1937 года есть слова: “Вот уже четверть века, как я, мешая важное с пустяками, наплываю на русскую поэзию, но вскоре стихи мои сольются с ней, кое-что изменив в ее строении и составе”. Все

 исполнилось,  все сбылось. Его стихов невозможно  отторгнуть от полноты русской поэзии. Масштаб мандельштамовского творчества объективно уже вне споров. Другое дело, что всегда будут люди, которых Мандельштам просто раздражает; что же, в его мысли, в его поэзии, во всем его облике и впрямь есть нечто царапающее, задевающее за живое, принуждающее к выбору между преданностью, которая просит все, и нелюбовью, которая не примет ничего. Отнестись к нему “академически”, то есть безразлично,- не удается. Прописать бесприютную тень бесприютного поэта в ведомственном доме отечественной литературы, отнести для него нишу в пантеоне и на этом успокоиться - самая пустая затея. Уж какой там пантеон, когда у него нет простой могилы, и это очень важная черта его судьбы.

 

 

 
 
 
 
 

II. Основная часть. РОССИЯ ОСИПА МАНДЕЛЬШТАМА

1. Истоки и универсализм  поэзии Мандельштама

 

 Осип Мандельштам родился в 1891 году в еврейской семье. От матери Мандельштам

 унаследовал,  наряду с предрасположенностью к сердечным заболеваниям и

 музыкальностью, обостренное чувство звуков русского  языка.

 Мандельштам  вспоминает: “Что хотела сказать  семья? Я не знаю. Она была  косноязычна от рождения,- а между  тем у нее было что сказать.  Надо мной и над многими современниками тяготеет косноязычие рождения. Мы учились не говорить, а

 лепетать - и,  лишь прислушиваясь к нарастающему  шуму века и выбеленные пеной  его 

 гребня, мы  обрели язык.” Мандельштам будучи евреем избирает быть русским поэтом - не просто “русскоязычным”, а именно русским. И это решение не такое само собой разумеющееся: начало века в России - время бурного развития еврейской

 литературы, как на иврите и на идише,  так, отчасти, и на русском  языке. Выбор сделан Мандельштамом  в пользу русской поэзии и “христианской культуры”.

 Мандельштам  был потрясен примером Чаадаева - русского человека, и притом человека пушкинской эпохи, то есть самой органичной эпохи русской культуры, избравшего католическую идею единства. Мандельштам угадывает в чаадаевской мысли освобождающий парадокс, родственный тем парадоксам, без которых не мог жить он сам; не вопреки своему русскому естеству, а благодаря ему, ведомый русским духовным странничеством. “Мысль Чаадаева национальна в своих истоках, и там где вливается в Рим. Только русский человек мог открыть этот запад... Туда Чаадаев принес нравственную свободу, дар русской земли, лучший цветок, ею

 взращенный”,- писал Мандельштам в 1915 году  в статье о Чаадаеве. И Мандельштам пожелал “не стать, а быть русским”.

Mандельштам  писал: “Весь стройный мираж  Петербурга был только сон, блистательный покров, накинутый над бездной, а кругом простирался хаос иудейства, не родина, не дом, не очаг, а именно хаос, незаконный утробный мир, откуда я вышел, которого я боюсь, о котором я смутно догадывался и бежал, всегда бежал”.

В этом бегстве для мандельштамовской поэзии противоположение родимого и страшного “утробного мира” и “тоски по мировой культуре”. Соединяя в себе еврейство и Россию, мандельштамская поэзия несет в себе универсализм, соединяя в себе национальное русское православие и национальный

 практикуляризм  евреев.

 
 

 Посох мой, моя свобода -

 Сердцевина  бытия,

 Скоро ль  истиной народа

 Станет истина  моя?

 

 Я земле  не поклонился

 Прежде, чем  себя нашел;

 Посох взял, развеселился

 И в далекий  Рим пошел.

 

 А снега  на черных пашнях

 Не растают  никогда,

 И печаль  моих домашних

 Мне по-прежнему  чужда.

 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

2. Своеобразие поэзии  Мандельштама

 

 Первая русская  революция и события, сопутствующие  ей, для мандельштамовского поколения совпали со вступлением в жизнь. В этот период Мандельштама

 заинтересовала  политика, но тогда, на переломе  от отрочества к юности, он  оставил политику ради поэзии.

 В мир русской  традиции, как и в мир новой  символистской, эстетической культуры, Мандельштама ввел его учитель словесности В.В. Гиппиус. В ”Шуме времени”, в главе специально посвященной В.В. Гиппиусу, Мандельштам пишет, как много для него значит этот человек.

 В творчестве  Мандельштама заявляет о себе  до упрямства последовательная художническая воля, обходящаяся без демонстративного вызыва. Над техникой, над образностью господствует принцип аскетической сдержанности. У него преобладают рифмы “бедные”, часто глагольные или грамматические, создающие ощущение красоты и прозрачности:

 

 Никто тебя не проведет

 По зеленеющим  долинам, 

 И рокотаньем  соловьиным

 Никто тебя  не позовет,-

 

 Когда, закутанный  плащом,

 Не согревающим,  но милым...

 

 Все это  сделано для того, чтобы рифма  как таковая не становилась  самостоятельным 

 источником  возбуждения, не застилала собой чего-то иного. В лексике ценится не

 столько богатство,  сколько жесткий отбор. 

 

 Мандельштам  избегает слов, чересчур бросающихся  в глаза: у него нет ни  разгула 

 изысканных  архаизмов, как у Вячеслава  Иванова, ни нагнетания вульгаризмов, как у

 Маяковского,  ни обилия неологизмов, как  у Цветаевой, ни наплыва бытовых  оборотов 

 и словечек, как у Пастернака.

 

 Есть целомудренные  чары -

 Высокий лад,  глубокий мир,

 Далеко от  эфирных лир

 Мной установленные  лары.

 

 У тщательно  обмытых ниш

 В часы  внимательных закатов

 Я слушаю  моих пенатов

 Всегда восторженную  тишь.

 
 
 

3. Россия в поэзии  и прозе О. Мандельшма

 

Начало первой мировой войны - рубеж времен:

 

Век мой, зверь  мой, кто сумеет

Заглянуть в  твои зрачки

И своею кровью склеит

Двух столетий позвонки?

 

Мандельштам отмечает, что прошло время окончательного прощания с Россией Александра (Александра Ш и Александра Пушкина), Россией европейской, классической, архитектурной. Но перед своим концом именно обреченное “величие”, именно “исторические формы и идеи” обступают ум поэта. В их внутренней

опустошенности  он должен убедиться - не из внешних  событий, а из внутреннего опыта усилий сочувствовать “миру державному”, вчувствоваться в его строй. Он прощается с ним по-своему, перебирая старые мотивы, приводя их в порядок, составляя для них средствами поэзии некий каталог.

 

В белом раю  лежит богатырь:

Пахарь войны, пожилой мужик.

В серых глазах мировая ширь:

Великорусский державный лик.

 

Только святые умеют так

В благоуханном гробу лежать:

Выпростав руки, блаженства в знак,

Славу свою и  покой вкушать.

 

Разве Россия не белый рай

И не веселые  наши сны?

Радуйся, ратник, не умирай:

Внуки и правнуки спасены!

 

Здесь каждое слово  выбрано по противоположности к  стихотворению “Посох”. Там - “черные пашни”, здесь - “веселые наши сны”. Там чаадаевский образ России, здесь - славянофильский; и оба даны на уровне предельного обобщения.

Говоря о прощании Мандельштама с имперской темой, необходимо сказать об отношении Мандельштама к Петербургу. Петербург и его архитектура всегда являлись

для Мандельштама выражением властной, повелительной  гармонии.

В мандельштамовской  системе шифров, обреченный Петербург, именно в своем качестве имперской столицы, эквивалентен той Иудее, о которой сказано, что она, распяв Христа, “окаменела”и связывается со святым богоотступническим и гибнущим

Иерусалимом. Цвета, характеризующие базблагодатное иудейство - это черный и желтый. Так вот именно эти цвета характеризуют петербургский “мир державный”.

 

Среди священников  левитом молодым

На страже утренней он долго оставался.

Ночь иудейская  сгущалась над ним,

И храм, разрушенный угрюмо созидался.

 

Он говорил: небес  тревожна желтизна.

Уж над Евфратом ночь, бегите, иереи!

А старцы думали: не наша в том вина;

Се черно-желтый цвет, се радость Иудеи.

 

“Погибающий Петербург, конец петербургского периода русской  истории, -

комментирует  это стихотворение Н.Я. Мандельштам, - вызывает в памяти гибель

Иерусалима. Гибель обоих городов тождественна: современный  город погибает за тот

же грех, что  и древний...”1/

Уходящий “державный мир” вызывает у поэта сложное  переплетение чувств. Это и

ужас, почти физический. Это и торжественность. Это и  жалость.

В одной из глав “Шума времени”, посвященных поре гражданской войны, возникает

сюрреалистический образ “больного орла, жалкого, слепого, с перебитыми лапами, -

орла добровольческой  армии”, двуглавой птицы, копошащейся  в углу жилища

сердобольного полковника Цыбульского. 2/

Традиция русской  литературы требовала ответа на политические события, но такого

ответа который  выходил бы за пределы только политического, а потому был бы

противоречивым  с любой однолинейно-политической точки зрения. И впечатления 1917

года побудили поэта прямо-таки заговорить голосом  Анри Шенье, лучшего поэта