Уральский сказочник П.П.Бажов

Митюнька, так  же как и Танюшка, приходится третьим  в семье. Его внешний облик  не вполне обычен: он горбат. Женская  рука – рука Хозяйки – подает ему в окно материал для поделки. Митюха, как и его отец Данила, способен показать «силу камня»: «живая ягодка-то вышла», листочки «как есть настоящие» [I, 121].

Образы Танюшки  и Митюньки коррелируют с образом  чудесного ребенка, рожденного от брака (любовных отношений) человека и горного  духа. Такое происхождение объясняет  и удивительную способность к  овладению мастерством, и своевременную  чудесную помощь, и одиночество (особое положение в семье). П. П. Бажов ведет повествование на грани реального – фантастического, правды – неправды, предлагая двойную интерпретацию тому или иному образу, сюжетному ходу. Так, уход Митюньки можно было бы счесть «чудесным», однако в неоконченном сказе «Теплая грань» сюжетная линия, связанная с Митюнькой, находит свое, вполне реалистичное продолжение: Митя «подался на Березовский завод», женился, у него рождается сын. Однако возможность ухода сам рассказчик определяет как «диво – в комнате приказчик был и прислушников сколько хочешь, а все как окаменели» [I, 123]. Вновь актуализированная семантика камня (окаменения) наводит на мысль о помощи «тайной силы» [см. об этом подробнее: Жердев, 2001, 83–86].

Женщинам Хозяйка  не стремится помогать, скорее она  враждебна по отношению к ним. В непосредственный контакт с  Малахитницей вступает только Катя Летемина, невеста и жена Данилы-мастера (сказы  «Каменный цветок», «Горный мастер», «Хрупкая веточка» и два неоконченных – «Теплая грань» и «Хозяйкино зарукавье»). С точки зрения поселковой морали Катерина ведет себя нетипично. После того, как «Данила потерялся» [I, 102], Катерина, не боясь людской молвы, идет жить к старику Прокопьичу, усыновившему Данилу; она «остается незамужницей» [I, 102], ждет Данилу, не веря в его смерть: «Никто его мертвым не видел, а для меня он и подавно живой» [I, 102]. Наконец, Катя, понимая, что женским рукодельем не прокормишься, постигает азы «малахитного дела» – исключительно мужского ремесла. Таким образом, Катерина нарушает все полоролевые предписания и традиции своего времени. Оставаясь женщиной, в определенные моменты своей жизни Катя ведет себя как мужчина: она садится к станку, сама идет добывать камень, сама обрабатывает его, сама идет в город сдавать поделку в лавку. Именно поэтому Кате удается пробраться в гору, во владения Хозяйки, в царство мертвых. У Катерины достаточно «удалости да твердости», чтобы вызволить своего жениха, ее главный аргумент в споре с Хозяйкой – сила взаимной любви: «Сколь не хитро у тебя, а ко мне Данила тянется. Сама видела» [I, 112]. Не случайно любовь Данилы и Катерины сопровождается традиционной фольклорной символикой; на камнях, из которых делает бляшки Катя, обозначается редкостный узор: «Будто из середины-то дерево выступает, а на ветке птица сидит и внизу тоже птица» [I, 108]; «Птица с дерева книзу полетела, крылья расправила, а снизу навстречу другая летит» [I, 111]. Казалось бы, идеализированное чувство героев заслуживает награды, и Хозяйка действительно одаривает девушку: «За удалость да верность твою вот тебе подарок. Пусть у Данилы все мое в памяти останется» [I, 113]. Однако последствия контакта с Хозяйкой негативны: «Только нет-нет – и задумается Данило. Катя понимала, конечно, – о чем, да помалкивала» [I, 114]. В двух неоконченных сказах («Теплая грань» и «Хозяйкино зарукавье») повествуется о последнем ребенке Данилы и Катерины – единственной дочери Настеньке. И на ее судьбе – следы былого контакта родителей с Малахитницей. При этом Катя уверена: «Хозяйка горы мудровать начала, хорошего не жди!» Катя опасается: «Как бы она у меня дочь не сманила, как Данилу». Действительно, Настеньку «укалывает» змейка-зарукавье Малахитницы: «Настенька с испугу опустила руку на змейку. Как кольнуло Настеньку, и она обомлела… лежит, как неживая».

Таким образом, в любовном треугольнике «мастер  – невеста мастера – Хозяйка» оказываются несчастливы все. Сама Хозяйка с болью осознает свою «каменность» – она называет себя «каменной девкой» [I, 56] и горько усмехается: «Что каменной сделается!..» [I, 113] «Поиски жениха приносят Хозяйке лишь тоску и слезы. Вступив в брак, она потеряет, согласно сказочным канонам, свое «Я», перестанет быть самой собой» [Блажес, 1982, 55].

Встреча с другими  женскими демонологическими существами также считается нежелательной. Так, герой сказа «Синюшкин колодец» – заводской парень Илья – воплощает  лучшие черты национального мужского характера. Именно ему – «гораздому да удалому, да простой душе» [I, 284] – открывает свои богатства Синюшка. Однако не богатства занимают Илью, а облик молодой Синюшки: «Все бы отдал, лишь бы она настоящая живая девчонка стала…» [I, 293] Он не может жениться – «все та девчонка из памяти не выходит» [I, 293]. Не умея «тоску избыть» [I, 294], он идет к Зюзельскому болотцу с намерением «в тот колодец нырнуть» [I, 294], когда встречает «девчонку годов так восемнадцати» [I, 294], как две капли воды похожую на молодую Синюшку, с которой он «свою долю нашел» [I, 294]. П. П. Бажов вновь ведет свое повествование на грани реального – фантастического, предлагая двойное объяснение недолгому счастью Ильи: с одной стороны, это последствия общения с Синюшкой, с другой – жизнь с чахоточной мраморской девушкой.

Итак, в сознании горнорабочих существует убежденность в нежелательности (опасности) общения  с миром сверхъестественного. Однако если встреча неизбежна (или по той  или иной причине желательна), в  соответствии с традициями народной культуры «посредником» между человеком  и горным духом становится система  речевого и поведенческого этикета. Сама необходимость соблюдать этико-поведенческие  нормы при контактировании с  представительницами «тайной силы»  наводит на мысль о преобладании женского (сверхъестественного) начала над началом мужским (реальным, социальным).

На уровне социальных отношений гендер конструируется посредством  социализации, разделения труда, системы  гендерных ролей. Сказы П. П. Бажова позволяют рассмотреть все эти аспекты гендерной системы в рамках каждой половозрастной группы.

Детство представлено в сказах П. П. Бажова как безусловно значимый этап жизни, поскольку именно в этот период человек должен присвоить мировоззренческий и социальный опыт. «Мир детей» интегрирован в «мир взрослых»: дети всегда принимают посильное участие в занятиях взрослых, подражают им, разделяют с ними трудности и опасности.

Гендерная социализация в соответствии с канонами традиционной культуры должна осуществляться по принципу движения от полоролевой идентификации (приобретение ребенком психологических  черт и особенностей поведения человека одного и того же с ним пола) к  полоролевой типизации (приобретение психологии типичных форм поведения  человека определенного пола). С  момента рождения девочка воспринималась как помощница матери и как  наследница всего накопленного женского душевного и духовного опыта, мальчик – как помощник отца и  наследник мужской традиции.

Как для взрослых, так и для детей работа разделена  на специфически мужскую и специфически женскую. Домашняя работа находится  в сфере женских занятий, поэтому  она выпадает на долю подрастающей девочки: «…Танюшка останется домовничать. Сперва, конечно, управит, что мать наказывала. Ну, чашки-ложки перемыть, скатерку стряхнуть, в избе-сенях веничком подмахнуть, куричешкам корму дать, в печке поглядеть…» [I, 63]. Мальчик же с раннего возраста приобщается к занятиям профессиональным, что зачастую вызвано материальной необходимостью. Так, два малолетних сына Левонтия, отпущенного на вольные работы после того как он «изробился», вынуждены идти с отцом золото добывать, сам Великий Полоз полушутливо-полусерьезно называет ребятишек «вольными старателями» [I, 210]. Семья камнереза Данилы состоятельнее, поэтому «к ремеслу своему Данило не допускал ребятишек до времени» [I, 116]. Однако после того как Даниле назначили новый оброк, значительно больше первого, «дома-то чуть не цельная малахитовая мастерская стала. Отец и двое старших братьев за станками в малухе сидят и младшие братья тут же: кто на распиловке, кто на шлифовке» [I, 119].

Сфера игр и  забав также дифференцирована в  зависимости от принадлежности ребенка  к полу: «Мать и придумала дать Танюшке ту шкатулку малахитову –  пущай-де позабавится. Хоть маленькая, а девчоночка, – с малых лет  им лестно на себя-то навздевать» [I, 62]. У мальчиков иные развлечения: «От снегу до снегу домой только поесть да поспать прибегут; мало ли в ту пору у ребят всякого дела: в бабки поиграть, в городки, шариком, порыбачить тоже, покупаться, за ягодами, за грибами сбегать, все горочки облазить, пенечки на одной ноге обскакать» [I, 264–265].

Даже в том  случае, если ребенок является сиротой (то есть, условно говоря, лишен образца  для подражания), его гендерная  идентичность формируется в соответствии с канонами традиционной народной культуры.

В художественном мире П. П. Бажова мальчики и девочки практически не контактируют; они начинают общаться уже на следующем этапе человеческой жизни, став юношами и девушками (по традиционной народной номинации – парнями и девками).

Сказы П. П. Бажова в значительной степени воссоздают жизненный уклад заводского поселка. Структурообразующим центром жизни рабочего человека – носителя традиционной культуры – являются семья (дом) и работа (горнозаводское дело). Взгляд на семью как на необходимое и обязательное условие жизни обусловлен экономическими, бытовыми, мировоззренческими факторами, отсюда и ориентация системы поведения молодежи в добрачный период на развитие тех отношений, которые должны завершиться вступлением в брак.

В традиционной народной культуре сложилось представление  об идеальном мужском и женском  национальном характере. Многие персонажи  сказов П. П. Бажова воплощают те или иные черты идеального этнического образа. Вот портретное описание Усти, героини сказа «Травяная западенка»: «Ровно с утра до ночи девка в работе, одежонка у ней сиротская, а все с песней. Веселей этой девки по заводу нет. На гулянках первое запевало. Так ее и звали – Устя-Соловьишна. Плясать тоже – редкий ей в пару сгодится. И пошутить мастерица была, а насчет чего протчего – это не допускала. В строгости себя держала. Однем словом, живой цветик, утеха» [I, 172]. В облике Марфуши Зубомойки (сказ «Шелковая горка») рассказчик выделяет те же свойства характера – веселость, трудолюбие, понимание границ «дозволенного» в общении с парнями: «Эта девушка, говорят, из себя не больно казиста была, а характеру легкого, веселая и до того на работу ловкая, что любой урок ей нипочем, будто играючи его делала… Посмеяться любила» [II, 99]; «…вечерами, конечно, Марфуша его не пускала, чтоб зряшного разговору не вышло, а днем – милости просим» [II, 102]. Воплощением мужского национального характера является Илья, герой сказа «Синюшкин колодец»: «…гораздый да удалый, да простая душа» [I, 284], а также Данила, герой нескольких сказов («Каменный цветок», Горный мастер», «Хрупкая веточка», «Хозяйкино зарукавье», «Живая грань»): «Высокий да румяный, кудрявый да веселый. Однем словом, сухота девичья» [I, 91]. Кроме того, Данила настоящий мастер-камнерез.

Способ общения  парня и девки рассказчик определяет как «зубоскальничанье», «ведение наигрыша», причем добавляет: «…как по девичьему  обряду ведется» [I, 294]. Даже в случае взаимной симпатии девушки – героини сказов П. П. Бажова в первые встречи с парнем ведут себя гордо, насмешливо. Парню «стыдно перед девкой оробеть» [I, 52]. Сюжетную основу сказа «Травяная западенка» составляет история избавления Усти-Соловьишны от немилого жениха, главного щегоря Турчаниновых Яшки Зорко. В этом случае отношение девушки и «старого, облезлого» жениха рисуются в комическом ключе. Устя предпринимает несколько попыток отбиться от ухаживаний Яшки. Образ Яшки решается в пародийном плане. История любви, ощутимая в подтексте сказа, связана с образом чернявого парня, за которого в финале сказа Устенька «веселенько замуж выходила» [I, 180].

В описании отношений  парня и девушки особую значимость приобретает мотив обещанья, уговора, данного слова. Степан на вопрос Хозяйки  Медной горы, берет ли он ее замуж, отвечает «напрямки»: «Не могу, потому другой обещался» [I, 56]. Данило, с которым Прокопьич «про женитьбу заговаривает», твердит: «…уговорились мы с Катей. Подождет она меня» [I, 95]. Катя, в свою очередь, всем женихам отвечает: «Данилу обещалась» [I, 102].

В соответствии с канонами народной этики слово  «любовь» не используется в речи персонажей. Объяснение в любви осуществляется, как правило, через категории  памяти и ожидания. Так, Данила, отвечая  на вопрос Хозяйки, останется ли он в горе или уйдет с Катериной, говорит: «Не могу людей забыть, а  ее каждую минуту помню» [I, 113]. Перфил, герой сказа «Золотые дайки», признается Глафире: «Да я тебя, может, с тех годов ждал, как ты еще девчонкой-несмышленышем бегала» [I, 252].

Мотив любви  актуализируется в сказе «Ермаковы  лебеди». Сюжетная линия, выстраивающая  историю любви Василия и Алены, разработана с учетом нескольких этико-эстетических традиций – народно-исторической (рассказчик стремится доказать версию об уральском происхождении Ермака); фольклорной (Алена «остается незамужницей», ожидая своего любимого; их отношения  сопровождаются высокой фольклорной  символикой – образом лебединой  пары); агиографической (узнав о смерти возлюбленного, Алена умирает, сложив руки «на смерть», надев тот наряд, «в каком атамана в поход провожала» [I, 322]). В финале рассказчик подчеркивает значимость категории любви в народном сознании: «За это им и почет, и Василью Тимофеевичу с Аленушкой – память. Это – что парой-то! Вот в чем тут загвоздка» [I, 323].

Через механизм людской молвы, через речь рассказчика  автор выражает народное отношение  к бессемейности, бездетности. Так, в словах соседок, обращенных к Настасье, вдове Степана, чувствуется насмешка, укор: «Что это у тебя Татьяна  шибко высоко себя повела?.. На парней глядеть не хочет. Царевича-королевича ждет аль в Христовы невесты ладится?» [I, 69]. В сказе «Сочневы камешки» рассказчик дает следующую оценку супружеской паре: «Ребят, конечно, у них вовсе не было. Где уж таким-то» [I, 158]. В сказе «Золотые дайки» П. П. Бажов рисует картину семейного благополучия: «Прожили свой век по-хорошему. Не всегда, конечно, досыта хлебали, да остуды меж собой не знали, а это в семейном деле дороже всего. Ребят Глафира навела целую рощу! Парней хоть всех в Преображенский полк записывай. И девки не отстали. Рослые и здоровые, а красотой в мать» [I, 252–253].

Идея семьи, кровного родства – одна из центральных  в творчестве П. П. Бажова. Она находит многоаспектное воплощение в его сказах. Так, заводчик Турчанинов, размышляя о том, какую рабочую силу предпочесть (беглых, башкир, староверов и т.д.), рассуждает: «Переманю-ка лучше из дальних мест зазнамо да перевезу их с семьями. Куда тогда он убежит от семьи-то?» [I, 137]. Рассказчик так комментирует верность турчаниновского расчета: «А бежать от семьи кто согласен? Своя кровь, жалко. Так и посадил этих людей Турчанинов. Все едино как цепью приковал» [I, 138]. В сказе «Ермаковы лебеди» самым суровым наказанием для убежавших оказывается наказание семьи (порка и самая тяжелая работа): «Пусть, дескать, другие казнятся, что их семьям будет, ежели кто бежать удумает» [I, 316]. С лейтмотивом семьи сопряжена идея передачи мастерства по наследству: во-первых, это поддерживает уровень развития «каменного дела»; во-вторых, традиция преемственности усиливает значимость внутрисемейных связей. Не случайно Митя, сын камнереза Данилы, которого отец по причине его слабого здоровья отдает учиться «по гранильному делу», впоследствии отходит от семьи.