Масса и власть

ненавязчивое  чувство плотности. Равенство зрителей состоит, собственно, лишь

в  том,  что  все получают со сцены одно и  то же. Но возможность  спонтанных

реакций на происходящее  здесь ограничена. Даже  для аплодисментов  есть свое

определенное  время,  и  аплодируют  действительно  тогда,   когда  положено

аплодировать.  Лишь   по  силе   аплодисментов   можно   судить,   насколько

сформировалась  масса;  это  единственный для  нее масштаб;  так  относятся  к

аплодисментам и артисты.

     Неподвижность   в   театре  стала  уже   настолько  ритуальной,   что   ее

воспринимают  лишь внешне, как мягкое давление извне, которое не оказывает на

людей более  глубокого  воздействия  и, во  всяком  случае,  вряд  ли  может

породить в  них чувство внутреннего единства и общности.  Не следует, однако,

забывать, какой  степени достигает совместное ожидание, с которым  связано их

присутствие  здесь,  причем  это   ожидание  длится  все  время,  пока  идет

представление.  Редко  покидают театр  прежде, чем  оно окончится; даже если

зрители разочарованы, они держатся;

     но  ведь это значит, что они все  это время держатся вместе.

     Противоположность   между   тихим   поведением   зрителей   и   громкой

деятельностью аппарата, на них  воздействующего, еще  сильней проявляется на

концертах. Здесь  все  рассчитано  на полное отсутствие помех. Любое движение

нежелательно, любой  звук предосудителен. В то время  как для музыки, звучащей

со  сцены, много  значит  ритм, никак нельзя не чувствовать, чтоб этот  ритм

сказывался  на  зрителях.  Непрерывно  меняющаяся   музыка  вызывает   самые

разнообразные  и  бурные  чувства.  Не  может   быть,  чтобы  большая  часть

присутствующих  их не испытывала, не может также  быть,  чтобы они испытывали

их не одновременно. Но никаких внешних реакций на это не заметно. Люди сидят

не шелохнувшись,  как  будто  им удается ничего не слышать. Ясно,  что такое

умение  замирать  нужно  долго  и искусно  воспитывать, к результатам  этого

воспитания  мы  уже  привыкли.  Ведь  если  взглянуть непредвзято,  немногие

явления в  нашей  культурной  жизни столь достойны удивления,  как концертная

публика.  Люди, позволяющие музыке  действовать  на  себя естественно, ведут

себя  совершенно иначе; если они  прежде  вообще  не  слышали музыки, первое

соприкосновение с  ней  может вызвать  у них  безудержное возбуждение. Когда

матросы,  высадившиеся  на берег Тасмании, сыграли туземцам "Марсельезу", те

выражали  свое  удовольствие такими  странными  телодвижениями  и удивленными

жестами, что  матросы тряслись от смеха. Один восторженный  юноша дергал себя

за волосы,  скреб  себе  голову  обеими руками  и время  от  времени  что-то

восклицал.

     На  наших концертах сохранился лишь  жалкий рудимент физической разрядки.

Рукоплескания звучат как благодарность за исполнение, хаотичный короткий шум

за хорошо организованный долгий. Когда аплодисменты кончаются,  все  так  же

тихо,  как   сидели,   расходятся,  уже   вполне  охваченные   чем-то  вроде

религиозного  благоговения.

     Из  религиозной  сферы   первоначально  и  пришла   тишина   концертов.

Совместное  стояние  перед  Богом  упражнение,  распространенное  во  многих

религиях.  Ему  присущи  те  же  черты неподвижности,  что наблюдаются  и  у

светских масс, и оно может вести к таким  же внезапным и сильным разрядкам.

     Пожалуй,  самый впечатляющий  пример знаменитое "Стояние на  Арафате" ',

кульминация паломничества  в  Мекку. На равнине  Арафат в  нескольких  часах

ходьбы от Мекки  в определенные, установленные ритуалом дни  собираются  600^

700  тысяч  паломников.  Они  располагаются  большим  кольцом  вокруг  "Горы

благодати", голого холма, возвышающегося посреди  этой равнины.  В  два часа

пополудни,  самое  жаркое время, паломники занимают свои места и стоят так до

захода  солнца.  Головы  у  всех  обнажены,  все  одеты  в одинаковые  белые

паломнические   одежды.   Со   страстным  напряжением   слушают  они   слова

проповедника,   который  обращается  к   ним  с  холма.  Его  проповедь  это

беспрерывная  хвала Господу.  Все произносят в  ответ  формулу,  повторяемую

тысячекратно: "Мы ждем твоих повелений. Господи, мы  ждем  твоих повелений!"

Многие плачут от восторга, многие бьют себя в грудь. Многие падают в обморок

от чудовищной жары. Но существенно, что все эти  раскаленные долгие  часы они

терпеливо  ждут  на священной  равнине.  Лишь  с закатом солнца  дается знак

отправляться  в путь.

     О  том,  что нам известно относительно  сути других религиозных обычаев,

относящихся  к  числу  самых  загадочных,  будет сказано  позднее и в  другой

связи. Здесь  нас интересует лишь многочасовой  момент  неподвижности. Сотни

тысяч людей  в  нарастающем возбуждении будут  стоять на равнине Арафат и, что

бы  ни  случилось,  не позволят  себе  покинуть это  свое  место перед  лицом

Аллаха.  Вместе  они  собираются  здесь  и  вместе получают знак  выступать.

Проповедь их  воспламеняет,  и  они  сами  воспламеняют себя  возгласами.  В

формуле, употребляемой  ими, упоми-

     ' Jaudefroy Dcmonhyncs, Lc Pelcrinage a la  Mckkc. Paris, 1923, p. 241'

25.').

     кается  "ожидание",  это  ожидание  напоминает  о себе  вновь  и вновь.

Солнце,  продвигаясь  по  небу,  заливает всех пылающим светом,  медленно  и

незаметно  погружает  все  в  тот же  зной;  его  можно  назвать  воплощением

неподвижности.

     Существуют  разные  степени оцепенения и молчания религиозных масс, но в

состояние высшей  пассивности масса приводится насильно,  извне. В битве две

массы  устремляются друг на друга, и каждая  хочет  оказаться сильнее другой.

Боевым  кличем  они  пытаются  доказать как  врагу,  так  и  себе,  что  они

действительно сильней. Цель битвы  заставить замолкнуть другую партию. Когда

все  противники повержены, их  громкий,  единый  голос, полный действительно

серьезной угрозы, смолкает навсегда. Самая тихая масса - это масса вражеских

трупов. Чем опаснее она была, тем приятней видеть се неподвижным скоплением.

Ведь  так  хотелось,  чтобы  она  стала  именно  такой беззащитной  |  рудой

мертвецов. Ибо  грудой они  только что  на тебя нападали,  грудой кричали на

тебя.   Эту  утихомиренную   массу   мертвецов раньше  отнюдь   не  считали

безжизненной. Предполагалось,  что  они где-то еще  будут на  свой  лад жить

дальше, также  все вместе, и эта  жизнь, по сути, должна не так уж отличаться

от  прежней. Враги, лежащие в виде  трупов, представляют, таким образом, для

наблюдателя крайний  случай замершей массы.

     Но  и это  еще не предел.  Вместо  павших врагов можно  представить себе

вообще всех мертвецов, лежащих  в  общей земле  и  ждущих своего воскресения.

Каждый умерший  и похороненный  умножает  их число; все, кто когда-либо  жил,

принадлежат к  их  числу, а  таких бесконечно много.  Земля, их связывающая,

обеспечивает  плотность этой массе,  и, даже если  они лежат раздельно,  есть

чувство,  будто  они рядом друг с другом. Они  останутся лежать так бесконечно

долго,  до  самого  дня  Страшного  суда.  Их   жизнь  замирает  до  момента

воскресения, и  это тот  самый момент,  когда  они  соберутся  перед Господом,

который  их будет  судить. Между ними ничего нет, они  лежат  как масса, и как

масса  восстанут вновь. Ничто так великолепно  не  подтверждает реальности и

значения замершей массы, как развитие этой концепции  воскресения и Страшного

суда. 
 

Медленность, или  Отдаленность цели 

     Понятие   медленной массы связано  с  отдаленностью цели. Цель незыблема,

люди  настойчиво  движутся к  ней и все время  пути,  что  бы ни  случилось,

держатся вместе. Путь  далек, препятствия неведомы, опасности грозят со всех

сторон. Разрядки не дано, пока не будет достигнута цель.

     Медленная  масса имеет форму процессии.  Поначалу она  может включать  в

себя всех, кто  к ней принадлежит, как при  исходе сынов израилевых из Египта.

Их  цель--земля  обетованная, и они  составляют  массу, покуда веруют  в  эту

цель. История  их  странствия  есть история этой веры. Часто  трудности столь

велики,  что  людей  начинают терзать  сомнения.  Они  голодают  или  томятся

жаждой,  и,  если возникает ропот, им  грозит распад.  Человек, который  ими

предводительствует,  каждый раз  старается возродить  в них веру.  Каждый раз

это  удается--если  не ему, то врагам, чью  угрозу они чувствуют.  За  время

странствий, которые  длятся  более сорока лет,  не раз  в силу  той  или  иной

необходимости возникают отдельные кратковременные  массы, и о  них при случае

еще будет кое-что  сказано. Однако это образования внутри одной всеобъемлющей

медленной  массы,  которая  движется  к заветной  цели--земле, им обещанной.

Взрослые участники  странствия стареют и умирают, рождаются  и вырастают юные,

но, хотя меняются личности, шествие в целом остается тем же самым. В него не

вливаются  никакие  новые группы. С самого  начала  определено,  кто к  нему

принадлежит  и  кто имеет право на землю  обетованную. Поскольку эта масса  не

может скачкообразно  расти, кардинальным во  все  время  странствия  остается

один вопрос: что сделать, чтобы не распасться[7]

     Другую  форму медленной массы можно  скорее сравнить с  водной  системой.

Она начинается  с маленьких ручейков, которые  постепенно стекаются вместе; в

возникшую  реку отовсюду вливаются  другие реки, и, если впереди оказывается

достаточно пространства, все вместе становится потоком, цель  которого море.

Наверное, самый  впечатляющий пример для этой формы  медленной массы ежегодное

паломничество  в  Мекку.  Из  самых отдаленных  частей  мусульманского  мира

отправляются караваны паломников,  все в направлении  Мекки. Одни могут быть

поначалу совсем  незначительными,  другие снаряжаются  властителями  сразу с