Лингвистический анализ и перевод

ЛИНГВИСТИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ И ПЕРЕВОД  
 

В свете  того необычно быстрого скачка, который  сделала лингвистика за последние  тридцать лет, мало кто рискнет утверждать, что, в то время как историческое и сравнительное языкознание  являются сложными науками, доступными лишь посвященным, дескриптивная лингвистика  является сравнительно простым делом. Сорок лет назад Фердинанд  де Соссюр абсолютно правильно сформулировал  сложные проблемы лингвистической  науки, когда писал: "D'une facon generale il est beaucoup plus difficile de faire de la linguistique statique que de l'histoire" [1]. Несомненно, он имел в виду все области синхронной лингвистики, а не только фонологию и фонетику. С тех пор в области фонологии были сделаны большие успехи Трубецким, Пражским лингвистическим кружком, американскими и английскими лингвистами. Область фонем, морфем и морфофонем разработана в Соединенных Штатах настолько полно, что можно без преувеличения сказать, что эта область почти исчерпана. Последние публикации можно даже рассматривать как показатели конца целой эпохи в дескриптивной лингвистике, и если рассматривать их в тесной связи с последними дискуссиями между лингвистами, этнографами, психологами и даже инженерами, можно считать, что они являются началом новой фазы поисков, которую Роман Якобсон назвал как-то "вторым фронтом".

Сейчас  мы готовы вернуться к давно известным  проблемам языка и, признавая  богатство нашего традиционного  наследия, при создании новых концепций  для описания нового языка наилучшим  образом используем накопившийся опыт и более научно обоснованный язык перевода [2]. И все это осуществляется в совершенно ином интеллектуальном климате наших дней. Насколько ином, станет ясно, еслимы обратимся к девятой лекции Уитни, в которой он делает попытку дать характеристику "полинезийским языкам" [3].

"Их корни,  если мы можем их так назвать,  или наиболее примитивные элементы, которые позволяет обнаружитьь наш несовершенный метод исторического анализа, бывают чаще всего двусложными и не имеют ясного статуса как части речи. Они могут без всяких изменений выступать в роли глагола, существительного, прилагательного и даже предлога. Какие-либо окончания отсутствуют: род, падеж, число, время, залог, лицо не имеют никаких формальных признаковв; вся грамматика представлена местоимениями, указательными частицами, предлогами и т. п., которые формируют части речи и выражают связи между ними. кроме того, ни в одном из этих языков нет ничего похожего на глагол. Так называемые "глаголы" в этих языках - это существительные, употребляемые предикативно. Так, чтобы выразить фразу he has a white jacket on (на нем надета белая куртка), даяк скажет буквально следующее: he with-jacket with-white (он с курткой белой) или he jackety whitey ("он белокурточный") [4].

Как я уже  неоднократно отмечал в связи  с другими поводами, лингвистика  должна изучать значение на всех уровнях  анализа, в соответствии с интеллектуальным климатом современности.

Исследований, построенных по принципу, даже отдаленно  напоминающему подход Уитни (проиллюстрированный  выше), в наше время следует избегать. Корни не следует отыскивать с  помощью несовершенного исторического  метода, и хотя мы по-прежнему пользуемся обычным набором грамматических терминов, из этого не следует, что  мы обязаны признавать те или иные грамматические универсалии.

Первым  необходимым условием является не принимать  как заранее заданные какие-либо грамматические критерии общего характера: в наши дни утверждать, что "род, падеж, число, время, залог, лицо не имеют  формальных признаков", или что  в языке отсутствуют глаголы - значит противоречить всем канонам  дескриптивизма. Выявлять значение с помощью пословного подстрочного или буквального перевода в качестве дополнительного средства анализа равным образом недопустимо, хотя к этому часто прибегают.

В этой статье я хочу обратить особое внимание лингвистов на употребление перевода и злоупотребление  переводом при выявлении значения с помощью перевода как вида лингвистического анализа. Прежде всего необходимо помнить, что следует с осторожностью  применять метод сопоставления  двух языков, основанный на принципе "голых  идей". Можно допустить, что инженеры даже программируют машины для лингвистической деятельности, опираясь на принцип "голых идей", но если какие-либо результаты и будут достигнуты, они не могут не быть ненадежными. И снова пример такого примитивного образа мышления можно увидеть у Уитни:

"Например, китайские слова в большой  степени являются корнями, выражая  идеи в незрелой и несложившейся форме, и их одинаково легко превратить в существительное, глагол или наречие. Так, слово ta выражает общую идею величия, и может в качестве существительного означать "величие", в качестве прилагательного - "великий", в качестве глагола - либо "быть великим", либо "возвеличивать", в качестве наречия - "величественно" [5].

Для того, чтобы преодолеть пропасть, разделяющую  различные языки, лингвисты, конечно, не могут не пользоваться общечеловеческим опытом и даже крайне абстрактными понятиями. Но при этом необходимо помнить, что, например, английское слово kindness (доброта) не выражает с точки зрения лингвистики некую "голую идею", и в этом смысле ни в одном другом языке мире не найдется слова, точно выражающего это понятие. Точно так же неуместно утверждать, что, например, в том или ином языке нет слова, обозначающего the (артикль), lamb (ягненок), или что в нем нет глагола to be (быть).

В истории  английской лингвистики Малиновский  был первым, кто систематически применял перевод для выявления значения этнографических текстов. Именно к  этому методу он применил термин "лингвистический  анализ". Одним из серьезнейших достоинств метода Малиновского является то, что  он нигде даже не упоминает, что "голые  идеи" могут как-то связывать сопоставляемые им английский язык и язык Киривина.

В девятой  лекции Уитни мы находим пример двойного перевода с китайского на английский, взятого у Шлейхера.

"Насколько  отличается моносиллабизм, завершающийся  флексией, от моносиллабизма, где  флективные элементы отпали, можно  до некоторой степени увидеть,  сравнивая китайское предложение  с английским. Китайский вариант,  насколько точнно его можно воспроизвести, выглядит следующим образом: King speak: "Sage! Not far thousand mile and come; also will have use gain me realm, hey?" (Король сказал: "Мудрец! Нет далеко тысяча миль и приходить также пользовать дарить я царство?"), что означает: The King spoke: "O sage! since thou dost not count a thousand miles far to come, wilt thou not, too, have brought something for the weal of my realm?" - Король сказал: "О мудрец, ты не посчитал тысячу миль дальним путем (то есть раз уж ты, дескать, взял на себя труд преодолеть такое большое расстояние), так не принес ли ты чего-нибудь для блага моего государства?" [6].

Такие поиски наощупь, хотя они иногда и дают удачные  результаты, неизбежно являются результатом  неполноценного анализа на грамматическом, лексическом уровнях, уровне словосочетаний и на ситуационном уровне. Основу для  любого тотального перевода (а под  тотальным я не имею в виду окончательный  или завершенный) следует искать в лингвистическом анализе на этих уровнях. Но обратный процесс, процесс  использования перевода в качестве основы для лингвистического анализа  на любом уровне, обычно является источником ошибок. Этому много примеров в  современной лингвистической литературе.

Метод перевода часто используется для изучения языков американских индейцев, и Уитни  опять-таки дает нам один из ранних примеров этого явления, которое  и сейчас процветает.

"Мексиканское  название козы kwa-kwauh tentsone - буквально "голова - дерево (рог), "губа - шерсть (борода)" или "рогатое и бородатое". С другой стороны, что еще более важно, вместо предложения с четко выраженными и согласованными членами используется неуклюжая глагольная или квазиглагольная конструкция. Так, мексиканец скажет: "Я - мясо - есть" (питаться) как одно слово, составленное из трех элементов, или, если в целях эмфазы, объект определяется и ставится отдельно, он, по крайней мере, сначала будет представлен в вербольной конструкции местоимением, как, например: "я - это - есть, мясо" или "я это - ему - давать, хлеб, мой сын". Иллюстрацией предельно полного синтеза может служить следующая фраза на языке чероки: wi-ni-taw-ti-ge-gi-na-li-skaw-lung-ta-naw-ne-li-te-se-sti, что означает "к тому времени они уже почти закончат дарить (подарки) издали тебе и мне" [7].

Насколько мне известно, у мексиканцев, о  которых идет речь, имеется множество  названий животных, именуемых "козами", "козлами", "козочками", "козлятами", "горными козлами", "дикими козами", не говоря уже о том, что по-английски  называется giddy goats (блудливые козлы), и, по-видимому, у них вообще нет слова, обозначающего "овцу". И, например, французское слово mouton имеет совсем не такую лингвистическую ценность, как английское sheep. Обратите внимание, что в цитате - две попытки буквального перевода, включая слова в скобках. Во фразе на языке чероки имеется семнадцать отдельных слогов, в английском переводе - тоже семнадцать слов (это могло быть и случайным совпадением).

Отвергать понятие перевода бессмысленно. Перевод - необходимость как с точки  зрения экономики, так и с точки  зрения общечеловеческих принципов. Кроме  того, сам факт существования перевода - это вызов как лингвистической  науке, так и философии. Я не говорю здесь о переводе как о самоцели или о переводе как искусстве, не собираюсь я и обсуждать  взаимоотношения между внутренней и внешней языковой формой и другие подобные проблемы немецкой "Sprachphilosophie". Я занимаюсь проблемой, как перебросить мостик по многим линиям и даже на многих уровнях между различными языками с помощью лингвистических методов и материалов. Может быть, и верно, что, когда мы изучаем чью-либо или даже ранее произнесенную нами речь, мы, по сути, занимаемся переводом [8]. В таком случае лингвисту необходимо, понимая перевод в самых широких и общих терминах, включая "перевод" внутри одного и того же языка, выработать критическое аналитическое отношение ко всем тем методам и уровням перевода, которые применяются в лингвистике для выявления значения.

Абсурдность и беспомощность пословного перевода-подстрочника наглядно иллюстрируется в "Приложении" к книге Ричардса "Мен-дзе о разуме" [9], в которой приводятся отрывки из "Экскурсов в психологию" древнего китайского философа Мен-дзе. Например: "With not-bear-others-of-mind, carrying-out not-bear-others-of-government, rule the world can (be) turned around its palm-on" [10].

Я не вижу пользы в том, чтобы передавать весь объем значений каждого слова, и  когда я говорю о необходимости  тотального перевода (total translation), я имею в виду всего лишь всесторонее применение всех возможных средств для передачи значения в лингвистических терминах. Метод множественных дефиниций, иллюстрируемый в упомянутой работе, резко отличается от тех путей, по которым обычно идут лингвисты. Я считаю, что этот метод не имеет отношения к лингвистике. Сам Ричардс следующим образом кратко формулирует главную проблему:

"Можем  ли мы в своих попытках понять  и перевести труд, выполненный  в рамках совершенно иной культуры, добиться большего, чем просто  переносить в эту культуру  свои собственные понятия? Можем  ли мы достичь большего, чем  спроецировать в эту культуру  свое собственное мышление? Или  мы в своих усилиях неизбежно  пытаемся очутиться сразу по  обе стороны зеркала?

Для того, чтобы понять, например, Мен-дзе, не должны ли мы забыть свою собственную систему мышления и изучить другую? И когда мы добьемся этого (если это вообще возможно), станем ли мы ближе к нашей цели - перевести один набор мыслительных операций в другой? И не будет ли такой перевод в лучшем случае искусной деформацией, похожей на хитрый трюк, с помощью которого развлекают детей, когда, ловко шевеля пальцами, показывают им на стене теневое изображение кролика?

Вероятно, многие востоковеды, египтологи, этнографы, специалисты по классическим древностям и по средневековью, антропологи... немало ломали голову над этой проблемой. Выражаясь  более точно, в состоянии ли мы удержать в памяти две системы  мышления без их взаимного проникновения  и в то же время каким-то образом  связать их между собой? И не потребуется  ли для такой связи третья система  мышления, достаточно общая и полная, чтобы включить в себя обе первые? И как мы избежим того, чтобы  эта третья система не была, по существу, нашей привычной, знакомой, традиционной системой, только умело замаскированной  с помощью новой терминологии? В этой проблеме, по-видимому, ничего нет нового" [11].

Мне кажется, что ответы на эти вопросы вновь  привели бы нас в смутную область "голых идей".

Вновь повторяя свою мысль о том, что перевод  не может быть ни полным, ни завершенным, я хочу сделать оговорку о том, что всякий новый перевод хорошо известного текста добавляет новые  интересные лингвистические проблемы. Так, например, Гита переводилась множество  раз на многие языки, но совсем недавно  появился новый перевод Адельты Ситы Деви под названием "The Gitaa. A Sanskrit-English Bridge with the Barriers Removed" [12] (букв.: "Гита. Мост между английским и санскритом. Все барьеры сняты"). В предисловии [13] объясняется новый принцип перевода. Текст напечатан шрифтом "деванагари" с латинской транслитерацией и подстрочным переводом с санскритским словопорядком. Читателю рекомендуется обращаться к оригиналу, чтобы понять написание слов, их произношение и лингвистическую структуру, даже если это идет вразрез с английским синтаксисом. Переводчица, объясняя свой метод, обращает внимание читателя на ритмичность санскрита и подчеркивает, насколько важно понимать, в чем сходство и в чем различия между санскритом и английским языком. Для осуществления своих целей переводчица пользуется круглыми и квадратными скобками, хотя и не вполне последовательно. Она не старается подобрать эквивалент каждому слову, и, например, для передачи слова tapas потребовалась целая фраза. Переводчица пишет: