Взгляды патриарха Никона и протопопа Аввакума

     Центральной фигурой, главным виновником превращения  России в «чужую землю» оказывается  царь Алексей Михайлович. Патриарх Никон — это совратитель царя, а затем лишь исполнитель его  воли. Сам же Алексей Михайлович — тиран, «мучитель и гонитель», подчиняющий себе людей «насилием  и властью». Обличая самовластие государя, Аввакум часто использует своего рода эзопов язык. Не называя его имени, он уподобляет Алексея Михайловича наиболее жестоким библейским царям — Саулу, Навуходоносору, Максимияну, Озии.

     Однако  необходимо иметь в виду, что Аввакум, да и все старообрядцы, не обличали принцип самодержавного правления  как таковой. Более того, все они  исходили из идеи божественного происхождения  царской власти, а самого царя рассматривали  как истинного Помазанника Божиего. И не случайно в спорах царя и  патриарха Никона о праве «царства»  и «священства» Аввакум всегда и последовательно занимал сторону царя. Да и в отношении самого царя Аввакум долгое время сохранял надежду, что он одумается и вернется к старой вере.

     Проблема  заключалась в другом — в истинности царя. Предавший старые обряды царь — это изменник истинной веры и, следовательно, он теряет право быть царем.

     Введение  новых церковных обрядов рассматривалось  Аввакумом как наступление католичества на Православие. Даже освоение иностранных  языков вызывает неприязнь Аввакума, ибо обитатели «чужой земли» в  этом случае становятся чуждыми собственному народу. 

Глава 3. ПАТРИАРШЕСТВО НИКОНА (1652—1667)

     В июле 1652 года Никон стал патриархом и с жаром взялся за давно намеченное. Например, за «единогласие», которое  вводили еще при его предшественнике - исполнять службу на несколько  голосов ради ее ускорения запрещалось. «Изумительный порядок всех церемоний  и священнодействий» поражал иностранцев [1].

     К концу патриаршества Иосифа все  важные решения, принимались под  влиянием «церковного лобби» - кружка ревнителей благочестия. Большинство  его участников отличались истовостью и непримиримостью. Никон, выходец  из того же кружка, не был исключением. Став патриархом, он взял управление в  свои руки и теперь сам назначал архиереев и рукополагал священников. Бывших единомышленников - даже царского духовника Вонифатьева - отстранили от церковной политики. Их это, конечно, не устраивало, и искры от столкновения «церковных тяжеловесов» упали на легко  вспыхивавшую пожарами почву «бунташного  века». Только в середине XVII столетия на Руси произошло 20 городских восстаний!

     Начало  положил конфликт Никона с протопопом московского Казанского собора Иваном Нероновым. Тот клеймил пороки, которыми была заражена церковь. Под огонь его критики попадала и высшая духовная власть. Но обличения, которые прежний миролюбивый патриарх пропускал мимо ушей, теперь привели к разбирательству. На церковном соборе Неронов обвинил Никона во лжи, корил его: «доселе ты друг наш был», а теперь, когда «государь волю дал», отвернулся от товарищей. В ответ Никон сослал Неронова и его единомышленников Аввакума, Логина, Даниила Костромского в далекие монастыри [2].

     А тут еще введение малопонятных людям  новшеств. Самым болезненным было изменение формы крестного знамения с двуперстия на троеперстие. Обе  формы были освящены традициями, но реформаторы избрали не русскую, а тогдашнюю греческую манеру складывать персты, принятую кроме  того в западнорусских землях. Впоследствии вопрос «как крестишься?» стал символом раскола на Руси, где грамотность  была достоянием немногих, но прочно вошла  в быт церковная обрядность. Привычные  жесты и слова сопровождали человека с рождения до смерти - и вдруг  их объявляют неправильными, даже еретическими [3].

     Парадоксально, что сам Никон, вошедший в русскую  историю как главный церковный  реформатор, похоже, не считал реформу  делом своей жизни. Его куда больше волновала борьба с обличителями вроде Аввакума и Неронова. Последнего Никон проклял и отлучил от церкви. Но когда Неронов в 1656 году вновь появился в Москве, репрессий  не последовало. Никон велел поселить его в келье и позволил приходить  к себе в крестовую палату. Даже разрешил отправлять литургию по старым служебникам: «Обои-де добры, - все равно, по коим хощешь, по тем и служишь».

     В своего рода духовном завещании «Возражение, Или разорение смиреннаго Никона»  патриарх ни словом не обмолвился о  реформе. Однако механизм реформы был  запущен: по храмам и монастырям распространялись новые, исправленные книги, вызывая  ропот в народе. Ревнители «старой  веры» находили себе все новых и новых сторонников [4].

     Хозяйственная и государственная деятельность Никона шла успешнее. Неустанно заботясь о приращении церковных имуществ, он даже заслужил прозвище Скопидом. Никогда  еще у церкви не было столько земли, рыбных ловель, лесов. Основывались новые  монастыри. Чуть не вдвое увеличилось  число принадлежащих церкви крестьян. Это было похоже на государство в  государстве. Тем более что на землях патриаршей кафедры Никон  взял суд в свои руки, он отрицал  право судить духовных лиц в Монастырском приказе. Патриарх сам проверял счета, распределял налоги и распоряжался доходами.

     Ограничиваться  делами церкви Никон не собирался. При  его участии разворачивалась  первая на Руси «антиалкогольная кампания». Вместо кабаков открывались «кружечные дворы», где подавали «по одной  чарке человеку». Но не всякому. Священников  и монахов туда вообще велено было не пускать и питья им не продавать. «Прослышав о чьем-нибудь проступке, даже об опьянении, - вспоминал Павел  Алеппский, прибывший в Москву со свитой своего отца, патриарха Антиохийского, - он немедленно того заточает, ибо его  стрельцы постоянно рыщут по городу и как только увидят священника или  монаха пьяным, сажают его в тюрьму, подвергая всяческому унижению» [1].

     Никон был суров и строг — равно  к себе и царю — там, где дело касалось духовного здоровья общества, авторитета Церкви и ее способности  благотворно влиять на государственные  институты России.

     Борьба  за трезвость сопровождалась борьбой  за чистоту веры. Тут Никон избрал самый простой путь - запретил живущим  на Москве иностранцам носить русское  платье и нанимать русских слуг. Им выделили «место компактного проживания», получившее название Немецкой слободы.

     Церковь много жертвовала на войну с Речью  Посполитой и Швецией - Никон собирал  с монастырей и епархий хлеб и  подводы, снаряжал воинов, даже организовал  производство пищалей и бердышей. Он вообще часто занимался тем, что  не входило в обязанности главы  церкви: во время чумы прокладывал дороги в объезд зараженных мест, устраивал заставы и карантины, а царскую семью вывез из Москвы подальше от моровой язвы [3].

       «Тесная дружба соединяла Никона  с царем. Вместе молились они,  рассуждали о делах, садились  за трапезу. Патриарх был восприемником  детей царских. Ни одно государственное  дело не решалось без участия  Никона. Великий ум последнего  отпечатлен на счастливых годах  царствования Алексея», — пишет  церковный исследователь Н. Д.  Тальберг, осмысливая роль Патриарха  в русской жизни той поры  с высоты XX столетия.

     Царь  поддерживал идеи патриарха. Первые годы патриаршества Никона и его  дружбы с царем - время взлета духовной власти на Руси. Оба впечатлительные  и порывистые, практичные, но с развитым эстетическим вкусом, они тем больше давали друг другу, что за патриархом было преимущество житейского опыта  и решительного характера, за царем - душевной мягкости и чуткости. Никон  обсуждал с царем государственные  вопросы, поддержал его в деле присоединения Малороссии и благословил  на войну с Польшей ради воссоединения  русских земель. Отправляясь в 1654 году в поход, царь оставил Никона править государством - к недовольству родовитых бояр. По возвращении с  войны, встреченный Патриархом в  Вязьме, царь от радости при свидании наградил Никона титулом «Великий Государь» [2].

     «Отец и богомолец» царский, «великий государь, святейший Никон, патриарх Московский и всея Руси» стал ярчайшим и авторитетнейшим  выразителем русского взгляда на «симфонию властей» — основополагающую идею православной государственности, утверждающую понимание власти духовной и светской как самостоятельных  религиозных служений, церковных  послушаний, призванных взаимными гармоничными усилиями управить «народ Божий» во благонравии  и покое, необходимых для спасения души. В предисловии к Служебнику, изданному в авг. 1655 по его благословению, говорится, что Господь даровал  России «два великия дара» — благочестивого и христолюбивого великого государя-царя и святейшего Патриарха. 

     Глава 4. РАЗМОЛВКА С ЦАРЕМ И ЛИШЕНИЕ ПАТРИАРШЕГО ДОСТОИНСТВА

     Патриарх  Никон выражал крайнее неудовольствие вмешательством светского правительства  в церковное управление. Особенный  протест вызвало принятие Соборного уложения 1649, умалявшего статус духовенства, ставившего Церковь фактически в подчинение государству, нарушавшего Симфонию властей — принцип сотрудничества светской и духовной власти, описанный еще византийским императором Юстинианом I, который поначалу стремились осуществить царь и патриарх. Например, доходы от монастырских вотчин переходили к созданному в рамках Уложения Монастырскому приказу и поступали уже не на нужды Церкви, а в государственную казну; мирские суды стали рассматривать дела, относившиеся к ведению судов церковных [3].

     В результате вмешательства светского  правительства в церковные дела, постоянных интриг со стороны части  бояр и духовенства, имевших влияние  на царя и враждебно настроенных  к патриарху Никону, произошло  охлаждение отношений между царём  и патриархом.

     В 1658 царю подали жалобу на Никона. Благовидным предлогом для нее стало обвинение Патриарха в неприемлемых нововведениях, а настоящей целью — поколебать его положение, «вбить клин» между государем и первосвятителем. Патриарх окружил себя недоступным величием, — сетуют жалобщики. Это обвинение — в посягательстве на права и целостность царской власти — стало мощным орудием, с помощью которого недоброжелатели Никона последовательно и терпеливо разрушали его дружбу с царем [1].

     На  самом деле великолепие и пышность Двора Патриаршего не имели ничего общего с честолюбивыми устремлениями, в которых упорно обвиняли святейшего. Они ни в коем случае не простирались на его личную жизнь, по-прежнему отличавшуюся суровой аскезой. Величие Церкви и ее первостепенную роль в русской жизни — вот что должны были, по замыслу Никона, знаменовать его торжественные, величественные богослужения.

     Подозрительность  и клевета одних, уязвленное самолюбие  и неуемное тщеславие других, малодушие  и неразумие третьих делали свое дело. Постепенно отношения Алексея  Михайловича с Патриархом стали  охладевать, и охлаждение это неизбежно  проявлялось в делах. Царь отменил  некоторые распоряжения Патриарха, стал назначать священников и  игуменов без согласования с Никоном. Наконец летом 1658 произошел открытый разрыв.

     «Царское  Величество на тебя гневен, — объявил  святейшему князь Ромодановский, посланник царя. — Ты пренебрег Царское Величество и пишешься великим государем, а у нас один Великий Государь — царь» [1].

     Внешности обвинений не стоит придавать  слишком большое значение, зато их действительный смысл несомненен. Боярство, сумевшее в данном случае вовлечь  в свои планы царя, заявляло о  намерении существенно усилить  влияние государства в церковной  жизни, одновременно сократив воздействие  Церкви на светскую власть.

     Никон хорошо понимал губительность подобных притязаний. В то же время он ясно сознавал, что открытое междоусобие, «силовое» сопротивление царской  воле со стороны духовной власти может  вызвать в России очередную смуту, результаты которой станут трагедией  для всей Руси, подорвав многовековые корни, питающие религиозную основу русского бытия. После длительных молитвенных  размышлений он выбрал единственно  возможный для себя путь: незаконным притязаниям не подчиняться, в открытое противостояние не вступать; указывая на нетерпимость положения, рассчитывая  на отрезвление и покаяние со стороны  светской власти, оставить кафедру  Московского первосвятителя и удалиться  в подмосковный Воскресенский монастырь  «Новый Иерусалим». 
Отринув советы своих ближних бояр «престать от такового дерзновения и не гневать великого государя», Патриарх утром 10 июля, после совершения литургии и произнесения положенного поучения из бесед Иоанна Златоуста, объявил вслух, что он оставляет патриаршую кафедру, поставил к Владимирской иконе Божией Матери патриарший посох и в ризнице написал письмо царю [2].

     Смущенный царь желал успокоить Никона, но их примирение никак не входило в  планы боярской верхушки. Посланный  Алексеем кн. Трубецкой вовсе не имел расположения мирить Патриарха  с царем и вместо успокоительных речей обрушил на первосвятителя град упреков. Никон обличил посланника в недостойных интригах, переоблачился  и пешком отправился из Кремля на Иверское подворье. Народ простосердечно плакал и держал двери храма, пытаясь  предотвратить отшествие архипастыря. С подворья Патриарх уехал в Воскресенскую  обитель, откуда прислал благословение  управлять делами церковными митр. Питириму Крутицкому, оставив за собой  три монастыря, особенно близких  и дорогих своему сердцу. Царю написал  теплое, трогательное письмо, в котором  смиренно просил о христианском прощении за свой скорый отъезд.