Личность в обезличеном мире Штиллер

    «Мы должны быть отчужденными в своем  обществе…», - сказал Фриш. По его мнению, человек может найти самого себя, избавиться от навязанной ему роли, помыслить об освобождении от обесчеловечивающего  давления в обществе, только находясь в оппозиции к нему. Подобная ситуация – изнурительная одиссея души – и представлена в «Штиллере».

    Среди прочих проблем борьба за свою личность занимает в романе первостепенное значение. Этой идентичности угрожает невратическая  тоска по другому Я, по лучшей жизни. Герои Фриша страдают от ограниченной повседневной действительности, в которой  они чувствуют себя втиснутыми в  определенную роль, которая мешает им быть самими собой. Такого рода тоска  приводит к кризису идентичности в «Штиллере». Он очевиден уже из эпиграфа к роману «Знай, потому так  трудно выбрать самого себя, что  в этом выборе абсолютная изоляция тождественна глубочайшей сопряженности, и последняя безусловно исключает  всякую возможность стать чем-то другим, сотворить себя заново в  виде чего-то другого».(7, 85),(перевод  мой 10,859).

    То, что Штиллер вообще решается на такое, свидетельствует об осознании им того, что его прежняя личность являлась сомнительной и временной, так как она возникла не из его  собственных решений, а в основном из ожиданий других людей. Друзья, коллеги, прежде всего его жена Юлика создали  себе из него такой образ неподвижности, что это просто препятствовало его  дальнейшему развитию. Штиллер поставлен  перед выбором: либо смириться с  созданным для него образом, который  однако не имеет ничего общего с  его настоящим Я, либо бежать.(перевод  мой 8, 17).

    Как отмечают исследователи творчества Фриша Н. С. Павлова и В. Д. Седельник, герой хочет уйти от механической предопределенности жизни, где людей  приводят к стандартной роли, как  дроби приводят к общему знаменателю. Он пытается нащупать исходную многовариантность  – свободу выбора, которой должен располагать человек , если он хоть в какой-то мере хозяин своей судьбы. Роман зафиксировал опустошенность людей, получающих жизнь из вторых рук, через сложившийся уклад, а не через собственный или исторический трудный опыт.(4, 253).

    В «Штиллере» есть свободная широта замысла, которая естественно держит напряженность  этого небогатого событиями повествования, прикованного к одному месту –  тюремной камере, в  которой во время  следствия содержится герой(Нетрудно заметить, что камера является достаточно прозрачной метафорой не только замкнутого существования в современном  мире, но и знаки экзистенциального  одиночества, «запертости» человека в  границах неких заведомо установленных  представлений). 

    «Штиллер» можно определить как роман социальный, роман идеологический. Он является таковым не только в тех частях, где разоблачается косность и  бесперспективность швейцарской демократии, но и там, где перед нами разворачиваются  описанные с новых сторон треугольники супружеских измен, что являет собой  уже социальную, общественную проблематику. Никто не понимает Штиллера в его  упорном нежелании признать себя, прокурор единственный, кто пытается вникнуть в суть проблемы, и все  же не до конца осознает ее, а для  других она попросту непостижима. Женщины  считают это упрямство капризом Штиллера, защитник его, рьяный патриот, не понимает, как он может отказываться от своего швейцарского происхождения.

    Штиллеру  все равно ,что он не понят. «Он  не сознает себя Штиллером. У них  может быть одно лицо, и даже то, что  люди вокруг называют «жизнью», у них  может быть общим. Пусть. Все равно  он – не Штиллер. Такова его внутренняя правда. Для него она правдивее  всех фактов. Он намерен стоять на ней  до конца».(2, 312). «Я не их Штиллер! Чего они от меня хотят? Я несчастный, пустой, ничтожный человек, у меня нет прошлой жизни, вообще нет  никакой жизни. Зачем я им лгу? Все равно я останусь в своей  пустоте, в своем ничтожестве, в  своей действительности, ибо бегства  нет и быть не может, а то, что  они мне предлагают, - бегство; не свобода, а бегство в роль».(7, 119). Как мы уже говорили, герой бежит  от роли, навязанной ему, боится снова  оказаться в ней. «Покориться? Капитулировать? Стоит только солгать, произнести одно только слово, так называемое признанье, и я «свободен», в моем случае это значит – осужден играть роль, не имеющую ко мне никакого отношения.»(7,147). Штиллер выражает неудовлетворенность  этой социальной ролью, мятеж против нее, желание самоутвердиться в  обществе. Но его желания нерешительны, он колеблется и сам не знает, чего сейчас хочет. Там,  в Америке, герой  отбросил Штиллера прочь, и там он находился в единении с собой, но здесь он снова с ним сражается. «Штиллер вынужден защищаться, отстаивать свое право быть Уайтом. Ему недостаточно скрывать, он должен опровергать Штиллера в себе и вокруг себя.»(2, 316).

    Но  с другой стороны человек без  всякой социальной роли находится вне  общества, вне жизни. Также , как и  человек, полностью вросший в  роль, не живет, а лишь существует по воле системы. Жизнь таким образом  предстает как столкновение с  собственной ролью, сопротивление  ей. Отсюда образуется щель, о ней  уже говорилось выше, которая как  раз и интересует автора.

    По  мысли Д. В. Затонского, жизнь –  это идентичность самому себе. И  о такой «жизни» дьявольски трудно рассказывать, трудно, потому что она  лишена материальной основы, осязаемых  фактов. Уайт – только человек –  аморфен. Ему присущи порывы, настроения, ощущения, но нет у него действительного  социального бытия, даже биографии  нет. И ее приходится выдумывать.(2,313). Он и лжет, когда , например, посвящает  надзирателя Кнобля в свои приключения. Он видит, что Кноблю хочется слушать  то, что Штиллер говорит, а ему-Уайту  в свою очередь все равно, что  говорить, ему безразлично, что он предстает убийцей – лишь бы какая-нибудь была, все равно другой биографии  у него нет. «Герой  и правда работает здесь, как скульптор резцом: удаляет  лишнее, изречимое, пустое, оставляет  невысказанным сокровенное.»(2, 319). Доказанная ложь однако играет против него, когда  в кабинет прокурора входит «убитый» Уайтом директор Шмитц. Возможно, была и Фрэнсис, может быть, он и лазал  по пещерам в поисках сокровищ, но никаких описанных им приключений  с ним не случалось. Это его  желание  лучшей, захватывающей жизни, своеобразная материализация неутоленных  мечтаний о «безудержности». В выдумках героя усматривается и своеобразная метафора: история, рассказанная им надзирателю  касательно семейной жизни Уайта, является своего рода указанием на отношения  Штиллера с Юликой, ведь он видел  во сне, будто душит ее, а Уайт убил свою жену.

    Даже  погром в мастерской Штиллера –  последняя отчаянная попытка  придать своей личности весомость  – не заставляет Юлику усомниться в том, что это этот Штиллер  – ее Штиллер. Она словно принуждает Штиллера вернуться в свой прежний  образ, а он, вновь переживая забытые  чувства, видит еще в своей  жене надежду на «спасение» от ее оболочки, на возможность создать образ, соответствующий  его Я.(перевод мой 8,18).

    Штиллер давно, чуть ли не с первых дней своего заключения, подумывал, не бросить ли игру в Уайта. Но тогда он колебался. С одной стороны он боялся повторения «Но опять(и в этом тоже повторение) достаточно одного слова, жеста, пугающего  меня, пейзажа, о чем-то напоминающего, и все во мне обращается в бегство  без надежды достигнуть какой-то цели – только из страха повторения.(7, 135)».С другой стороны ему было знакомо «чувство абсурдности страстного желания быть иным, чем ты есть».  Но ему казалось, что взять на себя ответственность за прежнего Штиллера – тоже род бегства, бегства в  роль. Переломным моментом можно считать  приход в камеру к Штиллеру пожилой  четы Хефели, родителей его покончившего с собой приятеля. «Сегодня мне  опять стало ясно: то, с чем  ты не справился в жизни, нельзя похоронить, и, пока я пытаюсь это сделать , мне не уйти от поражения, бегства  нет».(7, 279).

    Это в полной мере относится и к  его испанскому приключению, ставшему главным внутренним поражением его  жизни, источником нравственных терзаний. Хотя этот эпизод и свидетельствует  скорее за, чем против Штиллера, обнаруживая  в нем гуманиста, он не может перешагнуть  через прошлое. Ни сразу, ни через 15 лет Штиллер не подвел черту под  минувшим, никто не может его понять, но в этом и кроется причина  всех его душевных метаний – во всех неудачах он винит тот случай. Тогда в Испании он мог бы преодолеть отчуждение, переступить границы  буржуазного бытия, но не сумел.

    Поскольку Штиллер в конце концов признал  себя пропавшим без вести скульптором, попытался начать все сначала  и потерпел поражение, можно бы подумать, будто эта его заключительная трагедия – следствие капитуляции. Но в романе Фриша , как и в жизни, все много запутаннее: Штиллер  не сдался, признав себя Штиллером; напротив, он попытался сделать следующий  шаг на том же пути. Вернув себе конкретный образ, он получил возможность углубить свой бунт уже как единица социальная. И здесь он предстает, по моему  мнению, как положительный герой, в то время,  как положительность  Уайта можно вполне оспорить тем, что он ведет борьбу с обществом  от другого, вымышленного Я. Он отрицателен  в качестве сознательно выбравшего себе такую новую роль. Отождествляя же себя со Штиллером, герой имеет  значимость уже как ячейка этого  общества и борется за свое Я внутри него.И он потерпел поражение не потому, что сделал это, а потому , что не сумел сделать вполне: его погубило одиночество, посреди  которого разрастались старые заблуждения, прогрессировала давешняя слепота.

    Интересен тот факт, что со смертью Юлики  завершается и весь роман, хотя главный  герой еще жив. Автор расстается с героем именно в этот момент потому, что со смертью Юлики завершилась  духовная одиссея Штиллера. Он не изменится  более, и автор утрачивает к нему интерес: быт героя не интересен  Фришу, его привлекает только движение личности. Очень точно Фриш отражает основную проблематику – страдающего  по самовоплощению – главного героя, но не дает в этой связи никакого определенного решения.  Он заканчивает, где начал – как человек, так  и не нашедший себя, и найдет ли он себя, остается под вопросом. В конце  книги он смиряется и умолкает, так и не обнаруживший свое Я, он удаляется во внутреннюю эмиграцию. 
 
 

    Заключение.

    Роман «Штиллер» - это произведение о поисках  человеческой личности в рамках ограниченного  буржуазного общества. Главным средством  создания цельности в романе является образ Штиллера, вокруг которого все  вертится. Он одновременно и главный  герой, и рассказчик. Даже там, где  повествование, казалось бы, уходит в  сторону, все в конце концов возвращается к нему. Ибо с самого начала имеет  к нему отношение. Все сходится в  нем и из него вытекает. Однако и  не подчиняется ему одному, не подавляется  им. Штиллер не препятствует свободному развитию романа. Потому что он не только заблудший и ищущий индивид, он –  проблема: человек, который хочет  понять свои отношения с миром. И  читателю открывается мир, общество – то, в котором живет Макс Фриш,- открывается в своей наготе, бесперспективности, трагизме, но и  вместе с человеческими надеждами  обитателей.

    По  словам Д. В. Затонского, М. Фриш в этом дурно  устроенном мире кривых зеркал не только славил жизнь, но и пытался  поднести к лицу современника зеркало  гладкое и незамутненное. Оскар  Уайльд когда-то сказал, что реализм  – зеркало, поднесенное к харе Калибана. Так что Фриш, может  быть, и не реалист, а просто писатель, помогающий всем нам понять себя в  этом мире и как-то выстоять? Наверное, это поважнее реализма…(7, 28). 
 
 
 
 
 

Литература.

1. Зарубежные писатели. Библиографический словарь в 2 частях, ч.2. Под ред. Н. П. Михальской. – М.: Просвещение «Учебная литература», 1997
2. Затонский Д. В. В наше время: Книга о зарубежной литературе XX века./Д. В. Затонский. – М.: Советский писатель, 1979. – 431с.
3. Затонский Д.В. Зеркала искусства. Статьи о современной зарубежной литературе./Д.В. Затонский. – М.: Советский писатель, 1975. – 342с.
4. Павлова Н.С., Седельник В.Д. Швейцарские варианты: литературные портреты./Н.С. Павлова, В.Д. Седельник. – М.: Советский писатель, 1990. – 318с.
5. Седельник В.Д., Вишняков А. Г., Павлова Н.С.История швейцарской литературы в 3 томах. Т. 3./В.Д. Седельник [и др.]/РАН институт мировой литературы им. Горького. – М.: ИМЛИ РАН, 2005. – 813с.
6. Фриш М.Листки из вещевого мешка: Художественная публицистика. Предисловие Н.С. Павлова./М. Фриш. – М.: Прогресс, 1987. – 317с.
7. Фриш М. Штиллер.Вступительная статья Д.В. Затонсого./М. Фриш. – М.: ООО «Издательство АСТ», 2000. -  448с.
8. Arnold Heinz Ludwig. Text+Kritik. Zeitschrift für Literatur. Heft 47/48, Max Frisch. – Weber Offset GmbH, München, Juli, 1983.
9. Hage Volker. Max Frisch. Verlag GmbH Reinbek bei Hamburg – Oktober,1983
10. Kindlers neues Literatur Lexikon. B.5. Herausgegeben von Walter Jens. – Rudolf Radler Chefredaktion.