Лирика К.Н. Батюшкова. Послания, элегии, антологические стихотворения. Особенности поэтического языка

     Война 1812 стала потрясением для Константина  Батюшкова. Он не мог постичь, как  французы, этот «просвещеннейший» народ, зверствовал на захваченных землях: «Москвы нет! Потери невозвратные! Гибель друзей, святыня, мирное убежище наук, все осквернено шайкою варваров! Вот плоды просвещения, или лучше сказать, разврата остроумнейшего народа… Сколько зла! Когда ему конец? На чем основать надежды?..».

     Болезнь не позволила Батюшкову сразу  принять участие в военных  действиях. В Москве он оказался накануне Бородинского сражения, потом был  вынужден уехать вместе с теткой Муравьевой в Нижний Новгород и попал в Москву уже после ухода французов. Отсюда он писал Гнедичу: «Ужасные поступки вандалов, или французов, в Москве и в ее окрестностях… вовсе расстроили мою маленькую философию и поссорили меня с человечеством». В послании Дашкову «Мой друг», я видел море зла, уже ничего не осталось от сладких мечтаний, а есть лишь правда очевидца страшных событий:

            Я видел бедных матерей,

            Из милой родины изгнанных!

            Я на распутье видел их,

            Как, как к персям чад прижав  грудных,

            Они в отчаяньи рыдали

            И с новым трепетом взирали

            На небо рдяное кругом.

     К Дашкову  — по сути отказ от ранней эпикурейской лирики, и новая тема народного бедствия властно вторгается в его поэтический мир, который отныне оказывается расколот на идеальное и реальное.

     Война повлияла и на поэтическую форму  стихов Константина Батюшкова. Чистый жанр элегий мало подходил для описания войны, и он начинает тяготеть к оде. Например, в стихотворениях «Переход через Рейн» (1816) или «На развалинах замка в Швеции» (1814), где одическое  и элегическое начало причудливо переплетаются, и, по мнению литературоведа Б. Томашевского, «в этой монументальной элегии душевные излияния поэта облекаются в формы исторических воспоминаний и размышлений о минувшем». «Медитативной  элегией с историческим содержанием» можно назвать большинство лучших элегий Батюшкова.

     В качестве адъютанта генерала Н. Раевского  Константин Батюшков был направлен  в Дрезден, где участвовал в сражениях, а после ранения генерала последовал с ним Веймар. Вернулся в действующую  армию уже к концу кампании, присутствовал при капитуляции  Парижа, затем прожил в столице  Франции два месяца, увлеченный ее пестрой, красочной, несмотря на военное время, жизнью. Возвращение на родину и радовало, и страшило, его настроение становилось все тревожнее, порою одолевали приступы отчаяния и уныния. В одном из писем он говорил, что вскоре должен возвратиться в страну, где так «холодно, что у времени крылья примерзли». А в стихотворении «Судьба Одиссея» (вольный перевод из Шиллера, 1814) явно просматриваются аналогии героя-странника из эпоса Гомера с самим автором, не узнающим своей родины:

            Казалось, небеса карать его устали

            И тихо сонного домчали

            До милых родины давно желанных  скал,

            Проснулся он: и что ж? отчизны  не познал.

Из Парижа через  Лондон и затем Швецию он возвращается в Петербург, где останавливается  в семье Олениных и где его  ждет еще одно потрясение — он вынужден отказаться от брака с А. Фурман, сомневаясь в искренности чувств своей избранницы.

*Анна Федоровна  Фурман по отцу была саксонского  рода. В Россию Фридрих Фурман  приехал в XVIII веке. Когда он  овдовел, младшей из дочерей,  Анне, было только семь лет.  Сначала Анну воспитывала бабушка,  а когда она умерла, ее сердобольная  подруга – Елизавета Марковна, взяла девочку к себе. Ее муж  Алексей Николаевич Оленин был  в ту пору директором императорской  публичной библиотеки.

Анна прожила в  семье Олениных долгое время и  стала им как родная дочь. Она  воспитывалась в атмосфере художественных и литературных интересов, присутствовала при беседах и развлечениях многочисленных оленинских гостей.

Любимцем дома был  белокурый Батюшков, баловень муз  и поклонник всего прекрасного. Это был невысокий юноша с  впалой грудью и отпечатком меланхолии на бледном лице.

Еще до своего заграничного похода в 1813 году Батюшков воспылал любовью  к Анне Фурман, которая, к сожалению, не отвечала на его чувство. Но Оленины  одобряли намерения Батюшкова по поводу женитьбы, поэтому Анна с  покорностью согласилась с решением близких людей, и формально считалось, что она согласна. Однако Батюшков чутким сердцем влюбленного догадался, что Анна дала согласие против собственного желания. Он считал, что жениться без  взаимной любви – пошло и безнравственно. Поэтому Константин Николаевич ждал и надеялся, но был уверен, что  убедившись в равнодушии Анны, сможет изжить в себе это чувство.

Однако он напрасно думал, что запросто излечится от своего сердечного недуга. Со временем его душевное состояние становилось  более тревожным и мрачным. Он сделался задумчивым, все чаще молчал. К тому же, разыгрался застарелый ревматизм, его мучили боли в когда-то раненой  ноге, но более всего болела душа.

Батюшков, пытаясь  справиться с этой болью, хотел продолжить армейскую службу. Однако это не помогло, к тому же он не смог перенести  одиночество и жить вдали от близких, родных и друзей. Оставив военную  службу навсегда, он возвращается в  Москву. Однако выбраться из пропасти ему не удалось. Он хотел уйти в  монастырь, боялся каких-то врагов, несколько  раз совершал покушение на свою жизнь. Не помогало никакое лечение. Когда умопомешательство стало принимать угрожающий характер, Батюшкова поместили в лечебницу для душевнобольных. 

     В конце 1815 подал в отставку и занялся  подготовкой к печати своих произведений, собрание которых решил назвать  «Опыты»: 1-й том — проза, 2-й  — стихи. Активно участвует в  литературной жизни Москвы. В 1816 его  избирают в члены Московского  общества любителей русской словесности, и при вступлении он произносит программную  речь «О влиянии легкой поэзии на русский  язык». В ней он сформулировал  идеал легкой поэзии, основанной на ясности, гармоничности, простоте языка: «В легком роде поэзии читатель требует  возможного совершенства, чистоты выражения, стройности в слоге, гибкости, плавности; он требует истины в чувствах и  сохранения строжайшего приличия во всех отношениях». «Ясность, плавность, точность, поэзия и… и… и… как можно менее славянских слов», — писал он еще в 1809.

     В Петербурге становится членом Вольного общества любителей словесности. И, наконец, в октябре 1816 его включают в «Арзамас»  — общество, в котором объединились все его друзья карамзинисты, оппоненты консервативной «Беседы русского слова» во главе с Шишковым.

     1816-1817-е  — период наибольшей известности  Константина Батюшкова. И хотя  жизнь вокруг него, кажется, кипит,  а сам он находится в зените  и славы, и творческих сил,  тема наслаждения жизнью, упоения  поэзией и природой отходит  на задний план, а мотивы уныния, разочарования, сомнений проявляются  с особой, щемящей силой. Особенно  это заметно в, быть может,  самой знаменитой элегии Батюшкова  «Умирающий Тасс» (1817):

            И с именем любви божественный погас;

            Друзья над ним в безмолвии  рыдали,

            День тихо догорал… и колокола  глас

            Разнес кругом по стогнам весть  печали.

            «Погиб Торквато наш! — воскликнул  с плачем Рим.

            Погиб певец, достойный лучшей  доли!..»

            Наутро факелов узрели мрачный  дым

            И трауром покрылся Капитолий.

     Батюшков  не только высоко ценил творчество итальянского поэта, но находил или  предвидел много общего в их судьбах. Так, в авторском примечании к  элегии он писал: «Тасс, как страдалец, скитался из края в край, не находил себе пристанища, повсюду носил свои страдания, всех подозревал и ненавидел жизнь свою как бремя. Тасс, жестокий пример благодеяний и гнева фортуны, сохранил сердце и воображение, но утратил рассудок».

     Батюшков  недаром говорил: «Чужое — мое  сокровище». Воспитанный на французской  литературе, учась элегическому направлению  у французского поэта Парни, он особенно вдохновлялся итальянской поэзией. В. Белинский писал: «Отечество Петрарки и Тасса было отечеством музы русского поэта. Петрарка, Ариост и Тассо, особливо последний, были любимейшими поэтами Батюшкова». Античная лирика тоже была его родным домом. Переложения и переводы римского поэта Тибулла, вольные переводы греческих поэтов («Из греческой антологии»), да и оригинальные стихи поэта, возможно, отличаются особой музыкальностью, богатством звучания именно потому, что автор воспринимал иные языки как родные, потому, что, по выражению О. Мандельштама, «стихов виноградное мясо» «освежило случайно язык» Константина Батюшкова.

     Его идеалом было достичь в русском  языке предельной музыкальности. Современники воспринимали его язык как плавный, сладостный. Плетнев в 1924 писал: «Батюшков… создал для нас ту элегию, которая  Тибулла и Проперция сделала истолкователями языка граций. У него каждый стих дышит чувством; его гений в сердце. Оно внушило ему свой язык, который нежен и сладок, как чистая любовь…».

     1816-1817-е  большую часть времени Батюшков  проводит в своем имении Хантонове, работая над «Опытами в стихах и прозе». «Опыты» — единственное собрание его сочинений, в котором он принимал непосредственное участие. Состояли «Опыты» из двух частей. Первая включает статьи о русской поэзии («Речь о влиянии легкой поэзии на русский язык»), очерки о Кантемире, Ломоносове; путевые очерки («Отрывок из писем русского офицера о Финляндии», «Путешествие в замок Сирей»); рассуждения на философские и нравственные темы («Нечто о морали, основанной на философии и религии», «О лучших свойствах сердца»), статьи о своих любимых поэтах — Ариост и Тасс, Петрарка. Во второй части — стихи, расположенные по разделам, или жанрам: «Элегии», «Послания», «Смесь»… «Опыты», своеобразное подведение итогов, вышло в свет в октябре 1817, и Батюшков надеялся начать новую жизнь, продолжая хлопотать о дипломатической карьере и стремясь в Италию. Наконец он получает долгожданное известие о назначении его в русскую миссию в Неаполь и 19 ноября 1818 отправляется за границу через Варшаву, Вену, Венецию и Рим.

     Однако  путешествие не принесло долгожданного  успокоения и исцеления. Напротив, здоровье его все ухудшалось, он страдал «ревматическими» болями, различными недомоганиями, становился раздражителен, вспыльчив. Находясь в Дрездене, пишет прошение об отставке. Там с ним встречался Жуковский, который рассказывал, что Батюшков рвал ранее написанное и приговаривал: «Надобно, чтобы что-нибудь со мою случилося».

     Еще до того, как душевная болезнь полностью  его поглотила, Константин Батюшков пишет несколько стихотворений, своеобразных кратких лирических изречений  на философские темы. Строка из последнего, написанного в 1824, звучит так:

            Рабом родится человек,

            Рабом в могилу ляжет,

            И смерть ему едва ли скажет,

            Зачем он шел долиной чудной  слез,

            Страдал, рыдал, терпел, исчез.

Видимо, настигшее  его безумие имело наследственные причины и поджидало уже давно. Недаром в 1810 он писал Гнедичу: «Если я проживу еще десять лет, я сойду с ума…».

Увы, так и случилось. В 1822 Константин Батюшков был уже  тяжело болен, и после Петербурга, Кавказа, Крыма, Саксонии и опять Москвы, где все попытки лечения оказывались тщетны, его перевезли в Вологду, где он прожил более 20 лет, никого не узнавая, и умер 7 (19) июля 1855 от тифа.

     Элегия  как жанр новой романтической  литературы была подхвачена из рук  завершающего свой творческий путь Батюшкова Пушкиным и Баратынским. Что касается Пушкина, то сначала он считал Батюшкова своим учителем и зачитывался его стихами. Позже стал относиться более критически, «уважая» «в нем несчастия и несозревшие надежды», в то же время отдавая дань мастерству и гармонии, с какими написаны многие его стихи. А. Бестужев писал так: «С Жуковского и Батюшкова начинается новая школа нашей поэзии. Оба они постигли тайну величественного гармонического языка нашего…»

2. Особенности поэтического языка.

     Батюшков  трактует мечту как ключ к поэтическому вдохновению и несовершенство реального  мира. Мечта– путь к духовной свободе, она позволяет «оковы променять на цепь веселых роз». Суета жизни – удел глупцов, алчущих богатства, «Лобзая прах златой у мраморных крыльцов!». «Печальные стоики» и «твердые мудрецы» не способны своими «голыми истинами» раскрыть «всю жизни бренной сладость». Любовь, юность, красота природы, пиры и веселье – вот истинные ценности, а подлинными мудрецами являются Анакреон – певец наслаждения, древнегреческая поэтесса Сафо, восславившая чувственную любовь, и римский поэт Гораций, который и в чаду веселья, и на пороге смерти имел счастливый дар погрузиться в мечту и отрешиться от действительности.