Что такое прагматизм

Взгляните, как велик контраст между обоими этими духовными  типами! Прагматизм применяется к  конкретному, фактическому, наблюдает истину за ее работой в отдельных случаях и затем обобщает. Истина для него - это родовое название для всех видов определенных рабочих ценностей в опыте. Для рационалиста она остается чистой абстракцией, перед голым именем которой мы должны почтительно преклоняться. В то время, как прагматист пытается показать обстоятельно, почему именно мы должны оказывать истине такое почтение, рационалист не в состоянии узнать тех конкретных фактов, из которых извлечена его собственная абстракция. Он обвиняет нас в том, что мы отрицаем истину. На самом же деле мы стараемся лишь точно объяснить, почему люди ищут истину и всегда обязаны искать ее. Человек абстрактного склада мысли буквально отпрядывает при виде конкретных фактов: ceteris paribus он решительно предпочитает все бледное, призрачное, схематичное. Если бы ему предложили два мира, он непременно выбрал бы мир бесплотных схем, а не богатый и разнообразный мир конкретной действительности. Схема чище, яснее, благороднее.

Я надеюсь, что с дальнейшим ходом лекции прагматизм благодаря  своей конкретности и близости к  фактам сумеет завоевать ваши симпатии. В своей приверженности к фактичности  он только следует примеру других наук, объясняя неизвестное через известное, уже наблюденное. Прагматизм гармонически объединяет старое и новое. Он превращает абсолютно пустое понятие статического отношения “соответствия” между нашим духом и действительностью (позже мы разберемся в том, что собственно это значит) в доступное и ясное для всякого понятие о деятельном и многообразном взаимодействии между нашими частными мыслями и великим миром чужих опытов, в котором эти мысли играют свою роль и имеют свое значение.

Но в настоящий момент довольно об этом. Я должен отложить на позже оправдание того, что теперь говорю. Пока же я желаю сказать  несколько слов в объяснение сделанного мной на предыдущей лекции утверждения, будто прагматизм сумеет объединить в одно гармоническое целое эмпирический склад мышления с религиозными потребностями  человечества.

Вы помните, вероятно, мое  замечание о том, что люди, которые  по своему темпераменту не являются горячими поклонниками фактов, отталкиваются  от модной ныне идеалистической философии, обнаруживающей весьма слабую симпатию и интерес к фактической деятельности. Эта философия для них чересчур интеллектуалистична. Старомодный теизм с его Богом - небесным монархом, скроенным из кучи непонятных или нелепых “атрибутов”, был довольно плох. Все-таки в этом теизме еще чувствовался некоторый контакт с конкретной действительностью, пока он упорно держался за аргумент от наблюдаемой в природе целесообразности. Но с тех пор, как дарвинизм изгнал раз и навсегда теологические концепции из умственного обихода представителей науки, теизм потерял и эту свою опору. Единственное представление о божестве, которое еще не в силах завладеть воображением современника - это представление о некотором имманентном пантеистическом боге, действующем скорее в вещах, чем над ними. В наше время люди, ищущие философской религии, обыкновенно с большими надеждами обращаются к идеалистическому пантеизму, чем к старому дуалистическому теизму, хотя - надо заметить - и последний еще имеет довольно искусных защитников.

Но, как я уже сказал на первой лекции, для людей, любящих  факты, для людей эмпирического  склада мысли, нелегко усвоить себе предлагаемую им здесь разновидность  пантеизма. Это пантеизм абсолютистской марки, вскормленный на чистой логике, презирающий прах. У него нет никакой  связи с конкретной действительностью. Абсолютный Дух - служащий ему суррогатом Бога - утверждается им как рациональная предпосылка всех решительно отдельных  явлений. Но он в высшей степени равнодушен к тому, что на самом деле представляют собой в нашем мире отдельные  факты. Чем бы эти факты ни были, абсолютное есть их источник и начало. Как в басне Эзопа о больном  льве все следы ведут в берлогу  Абсолютного, но nulla vestigia retrorsum (ни один след не ведет обратно). С помощью Абсолютного вы не можете спуститься в мир конкретной действительности. Исходя из своего понятия об Абсолютном, вы не сумеете сделать ни одного сколько нибудь значительно и важного для вашей жизни конкретного вывода. Конечно, Абсолютное внушает вам уверенность, что Него , его вечных путей мышления все обстоит превосходно. Но затем оно представляет вас и ваше конечное спасение на собственные ваши слабые силы.

От меня, разумеется, далека мысль отрицать все величие этой концепции или отнимать у нее способность давать религиозное утешение целой категории весьма почтенных лиц. Но с чисто человеческой точки зрения нельзя спорить против того, что это учение страдает абстрактностью, отчужденностью от все мирского. Оно вполне продукт того, что я рискну назвать рационалистическим темпераментом. Оно пренебрегает нуждами эмпиризма. На место реального мира с его богатством и многообразием оно представляет какую-то бледную схему. Оно утонченно красиво, оно благородно в том дурном смысле, по которому быть благородным значит быть неспособным к черной работе. В этом действительном мире, полном грязи и пота, когда говорят о каком-нибудь мировоззрении, что оно “благородно”, это, должно, по-моему, являться как бы презумпцией против истинности данного учения, своего рода философской дисквалификации. Князя тьмы нам изображают в виде джентельмена. Но Бог неба и земли - чем бы он ни был в других отношениях - во всяком случае не джентельмен. Нам здесь на земле, во прахе наших человеческих мук, его черная работа нужнее, чем нужно его величие на небесах.

Прагматизм, как он ни привержен  к фактам, отличается однако тем от обычного эмпиризма, что не тяготеет, подобно ему, к материализму. Больше того, он ничего не имеет против употребления абстракций, если ими пользуются лишь с той целью, чтобы лучше разбираться в конкретных фактах, и если они действительно ведет к чему-нибудь. Так как он принимает лишь такие выводы, которые вырабатываются совместно нашим духом и нашим опытом, то он не имеет априорных предубеждений против религии. Если окажется что религиозные идеи имеют ценность для действительной жизни, то, с точки зрения прагматизма, они будут истинны в меру своей пригодности для этого. Что же касается вопроса о том, можно ли им приписать большую меру истинности, то решение его будет целиком зависеть от их отношений к другим истинам, которые тоже должны быть признаны.

Это положение можно применить  к сказанному мной сейчас о теории Абсолютного, выдвигаемой трансцендентальным идеализмом. Я назвал это учение величественым и сказал, что оно доставляет религиозное утешение целой категории лиц, но в то же время я упрекал его в отчужденности от всего мирского и в бесплодности. Но, поскольку Абсолютное доставляет это утешение, оно, конечно, не бесплодно; оно имеет эту меру ценностей, оно исполняет реальную, конкретную функцию. В качестве хорошего прагматиста я обязан был бы сам назвать Абсолютное “постольку”, истинным, и я, не колеблясь, делаю это теперь.

Но что собственно означает в данном случае выражение постольку ? Чтоб ответить на этот вопрос, мы должны лишь применить к нему прагматический метод. Что имеют ввиду верующие в Абсолютное, когда говорят, что эта вера доставляет им утешение? Ход их мыслей таков: раз в Абсолютном все конечное зло уже преодолено, то мы вправе - когда мы только этого захотим - рассматривать все временное и преходящее, как потенциально вечное, мы можем с уверенностью уповать на исход его и, нисколько не греша, оставить все ненужные страхи и заботы о наше конечной ответственности. Словом, они думают, что мы имеем право устраивать себе иногда, так сказать, духовные вакации (moral holiday), предоставить колеснице мировой истории катиться по собственной своей воле, с сознанием, что судьбы мира в лучших руках, чем наши, и что нам нечего в них вмешиваться.

Вселенная это такая система, идивидуальные члены которой могут при случае отбросить от себя все тревоги, система, в которой имеют право на существование настроение беззаботности и духовные вакации: такова, если я не ошибаюсь, хотя бы часть того, что понимают под Абсолютом, - такова та крупная разница в наших конкретных опытах, в которой заключается его истинность для нас, - такова его ценность наличными, если истолковать его прагматически обыкновенный профан в философии, имеющий благоприятное мнение об абсолютном идеализме, не отваживается в своих представлениях об Абсолютном идти дальше этого. Абсолютное пригодно для него ровно постольку, - а это “постольку” само уже очень ценно. Поэтому он чувствует себя неприятно, когда мы с неверием говорим об Абсолютном, и не обращает внимания на нашу критику, так как она имеет дело с теми сторонами идеалистической концепции за которыми он не в состоянии следовать.

Если Абсолютное с большой  буквы означает это - и только это - то кто будет в состоянии отрицать истину его? Отрицать его - это значило  бы утверждать, что люди никогда  не должны сбрасывать с себя заботы и устраивать себе вакаций.

Я хорошо понимаю. каким диким должно казаться многим из вас утверждение, что какая-нибудь мысль “истинна” постольку, поскольку вера в нее выгодна для нашей жизни. Вы легко, конечно, согласитесь, что, поскольку мысль полезна, она хороша . Если то, что мы делаем с помощью какой-нибудь мысли хорошо, то вы готовы будете признать, что и мысль сама хороша в той же мере, ибо, обладая ею, мы чувствуем себя лучше. Но не значит ли это, скажете вы, злоупотреблять смыслом слова “истина”, если на основании этого называть мысли “истинными”?

Ответить исчерпывающим  образом на этот трудный вопрос для  меня, в данной стадии моего изложения, невозможно. Вы затрагиваете здесь  самый центральный пункт нашего (т.е. Шиллера, Дьюи и моего собственного) учения об истине и подробно анализировать его я сумею только в шестой лекции. Теперь позвольте мне лишь сказать, что истина - эторазновидность благого , а не, как это обыкновенно думают, отличная от благого и соподчиненная с ним категория. Истинным называется все то, что оказывается благим в области убеждений, и благим вдобавок в силу определенных наглядных оснований. Вы, конечно, согласитесь, что если бы в истинных мыслях не было ничего хорошего для жизни, если бы знание их было положительно вредно, а полезными были бы только ложные мысли, то никогда не образовалась бы и не приняло бы характера догмы ходячее мнение, что истина божественна и драгоценна и что обязанность каждого стремиться к истине. В мире, подобном этому, нашим долгом было бы скорее бежать от истины. В нашем же действительном мире мы видим, что подобно тому, как некоторые питательные вещества бывают не только приятны на вкус, но и хороши для наших зубов, нашего желудка, наших тканей, так и некоторые идеи не только приятны, как объекты мышления или как опоры для других дорогих нам идей, но и полезны так же в практический борьбе жизни. Если бы перед нами был какой-нибудь иной, лучший, образ жизни, и если бы вера в какую-нибудь идею помогала нам вести этот образ жизни, тогда действительно было бы для нас лучше верить в эту идею, - исключая, разумеется, тот случай, когда вера в нее пришла бы в столкновение с другими, более важными, жизненными интересами.

“То, во что было бы для  нас лучше верить!” Это звучит вполне, как определение истины. Это похоже очень на то, как если бы сказать: “то, во что мы обязаны верить”: а в этомопределении никто из вас не найдет ничего дикого. Разве мы не обязаны всегда верить в то, во что для нас лучше верить? И можем ли мы тогда надолго разлучить понятие того, что для нас лучше, от того, что для нас истинно?

Прагматизм дает на это  отрицательный ответ, и я с  ним вполне согласен. Вероятно, вы так  же с этим согласитесь, поскольку  вопрос ставится в абстрактной, общей  форме. Но у вас остается подозрение, что, если мы на практике будем верить во все, что хорошо для нашей личной жизни, то мы начнем снисходительно относиться ко всякого рода фантастическим измышлениям насчет этого мира и ко всякого рода сентиментальным суевериям насчет того мира. Ваше подозрение, несомненно, вполне основательно, и очевидно, что при переходе от абстрактной формулы к конкретной действительности, происходит нечто, усложняющее положение вещей. Я сказал сейчас перед этим, что то, во что для нас лучше верить, истинно, исключая тот случай, когда эта вера приходит в столкновение с каким-нибудь другим жизненным интересом. Но в действительной жизни с какими жизненными интересами особенно легко способно прийти в столкновение какое-нибудь определенное частное убеждение? Очевидно, с жизненными интересами, вызываемыми другими убеждениями , если эти последние оказываются несовместимыми с первыми. Иначе говоря, величайшим врагом любой из наших истин является вся масса наших прочих истин. У истин необычайно могучий инстинкт самосохранения и желание истребить все то, что противоречит им. Моя вера в Абсолютное, основанная на сознании того блага, которое доставляет мне эта вера, должна, если можно так выразиться, пройти сквозь строй всех моих остальных истин. Допустим, что она истинна в том отношении, что дает мне духовные вакации. Тем не менее Абсолютное, как я его понимаю - позвольте мне говорить откровенно и только от собственного имени -приходит в столкновение с другими моими истинами, и ради него я совсем не намерен пожертвовать доставляемой мне ими пользой. Может оказаться, что Абсолютное ассоциируется с такими логическими концепциями, к которым я отношусь враждебно, или же что он запутывает меня в неприемлемые для меня метафизические парадоксы, и т.д., и т.п. Но у меня уже и так довольно неприятностей в жизни и у меня нет никакой охоты прибавлять к ним новых, происходящих от разных логических несуразностей, связанных с теорией Абсолютного, - поэтому я лично жертвую Абсолютным. Я то же устраиваю себе духовные вакации, но, как профессиональный философ, я пытаюсь оправдать их, исходя из какого-нибудь другого принципа,

Если бы я мог ограничить свое понятие об Абсолютном только его функцией давать вакации, то оно, конечно, не пришло бы в столкновение с другими моими истинами. Но мы не в состоянии ограничивать таким образом своих гипотез. У них имеются еще добавочные признаки, и они-то именно и приходят в столкновение с накопленным запасом истин. Мое сомнение в Абсолютном означает собственно сомнение в этих добавочных признаках, ибо я вполне верю в закономерность духовных вакаций.

Теперь вы понимаете, что  я имел в виду, когда назвал прагматизм посредником и миротворцем и  когда - заимствуя это выражение  у Папини - сказал, что он делает наши теории “менее тугими”. Действительно, прагматизм не имеет никаких предубеждений, никаких стесняющих свободное исследование догматов, никаких неизменных канонов и критериев. Прагматизм вполне свободен, открыт всему (genial). Он считается со всякой гипотезой, прислушивается ко всяким аргументам. Отсюда следует, что в религиозной области он имеет огромное преимущество, как перед позитивистическим эмпиризмом с его антирелигиозной тенденцией, так и перед религиозным рационализмом с его исключительным тяготением к отчужденному от мира, благородному, простому, абстрактному.

Словом, прагматизм расширяет  поприще для искания Бога. Рационализм  прилепляется к логике и к небесам. Эмпиризм прилепляется к внешним  чувствам. Прагматизм же готов остановиться на чем угодно, готов следовать  за логикой и за чувствами и  считаться с самыми скромными, самыми личными переживаниями. Прагматизм готов считаться и с мистическим  опытом, если он имеет практические следствия. Он готов принять Бога, живущего в глубочайшей тьме личной жизни, если только окажется, что здесь возможно найти его.

Истиной прагматизм признает то, - и это единственный его критерий истины - что лучше всего “работает” на нас, ведет нас, что лучше всего  подходит к каждой части жизни  и соединимо со всей совокупностью  нашего опыта, - при чем ничего не должно быть опущено. Если религиозные идеи выполняют эти условия, если, в частности, окажется, что понятие о Боге удовлетворяет им, то на каком основании прагматизм будет отрицать бытие Божье? Для него это будет просто бессмыслицей, если признавать “неистинным” понятие, столь плодотворное в прагматическом отношении. Разве для прагматизма имеется какой-нибудь другой вид истины, как не подобное согласие с конкретной действительностью.

В своей последней лекции я еще вернусь к вопросу  об отношениях между прагматизмом и  религией. Но вы уже замечаете, какой  демократический характер носит прагматизм. Его способы действия так же разнообразны и гибки, его ресурсы так же богаты и безмерны, и его выводы так ж любвеобильны, как у самой матери природы.