Конец столетия ознаменовался
усилением антитехницистских настроений.
В ходу несколько драматичный
тезис о крахе «великой технологической
иллюзии», с которым связывается
современное состояние умов. Речь
идёт о пересмотре бытовавшей со времён
Просвещения надежды на то, что
развитие науки и техники непременно
и однозначно должно привести к спасительному
для человечества результату, а отрицательные
эффекты прогресса — не более
чем «рябь на воде», которая будет
разглаживаться по мере возрастания
опыта. В авангарде антитехницистской
«контрреформации» идут «зелёные»
движения (алармисты), но на волне возрождающегося
сентиментализма нередко слышны
идущие от представителей «гуманитарного»
направления в философии техники
предупреждения об опасности более
страшной — техногенном саморазрушении
человека. Уже поставлен соответствующий
диагноз: «прогрессирующая инструментализация
разума». Здесь уместно ввести важное
для современной эпохи высоких
технологий понятие алгоритма. Алгоритм
— это жёсткая система правил,
последовательное выполнение которых
приводит к решению любой задачи
данного класса. Алгоритмизация мышления
упрощает и стандартизует его, превращая
его в операционную технику манипулирования
идеальными объектами. Наряду с этой
нисходящей линией нужно назвать
еще, как минимум, три аспекта
проблемы: потеря человеком современной
эпохи личностного начала, вторжение
дегуманизирующей мифологии, и наконец,
зловещий «технократический синдром».Французский
персоналист Э. Мунье был одним
из тех, кто отвергал тезис о принципиальной
нейтральности техники. «Сама по
себе машина способна превратиться в
мощную обезличивающую силу», — писал
он. Речь идёт о так называемом «присвоении
субъектности», в ходе которого труд
оператора рутинизируется и омертвляется.
Человек теряет не только чувство
удовлетворения своим делом, но и
нечто более существенное. Функционирование
крупных технических коллективов
представляет собой пример подчинения
личности навязанной извне дисциплине,
диктуемой логикой «технического
закона самого процесса производства»
(выражение К. Маркса). В этой ситуации
может не помочь и обращение к
техническому творчеству, ибо оно
тоже несёт в себе печать безличностности.
Разумеется, гениальные изобретения
Эдисона, Дизеля, Яблочкова навсегда
останутся авторскими, но обыденное
техническое творчество сводится к
модификациям ранее найденных решений
и является плодом совместных усилий
целой плеяды безымянных мастеров.
Большинство исследователей соглашаются
в том, что замещение человека
машинами — магистральный путь развития
современной техники. Будет ли этот
полусказочный властелин, H omo procurator
— «человек управляющий», человеком
в сокровенном, жизнеобразующем
смысле этого слова — неясно.
Стоит обратить внимание и на феномен
«массовой культуры»: то, что она
принята львиной долей цивилизованного
человечества — факт, и этот факт
как будто бы указывает на проявление
«эскапистского» рефлекса (бегства
от поиска смыслов в окружающем мире
и, в конечном итоге, от самого себя).
Однако самым разрушительным
проявлением отчуждённости человека
от мира, в котором царят, если вспомнить
А. Куприна, «законы Молоха», является
внутреннее согласие с потерей человеческой
сущности. В наши дни оно находит
выражение в своеобразном мифе XX
в. — технической картине мира.
Это примитивно-материалистический
образ Вселенной, утверждающий представление
о человеке как об «устройстве»,
то есть как о системе, подобной технической.
Он продолжает возникший в философии
французского Просвещения образ
«человека-машины», но его сторонники
используют прежде всего кибернетическую
терминологию. Предоставим им слово.
«Как известно, в кибернетике машиной
называют систему, способную совершать
действия, ведущие к определённой
цели. Значит, и живые существа, человек
в частности, в этом смысле являются
машинами».
Здесь необходим комментарий.
Носителем «интеллекта» ЭВМ является
операционная система — комплекс
стандартизованных программ, распределяющих
ресурсы и управляющих внешними
устройствами ЭВМ. Анализ современных
исследований в области искусственного
интеллекта позволяет сделать вывод
о том, что в компьютере отображается
лишь рационально-исчислительная способность
человеческого интеллекта, далеко не
исчерпывающая многообразие «человеческого
качества». Следовательно, отождествление
естественного и искусственного
интеллекта философски неправомерно;
при этом обращение к операционной
системе как к «рабочей модели»
психики грозит деструктивным навязыванием
субъекту ложного образа «Я».
Спасение духовной культуры
от угрозы её замещения техногенными
эрзацами связано с «силой тяги»
к её животворным источникам. В
этой тяге — залог самовосстанавления
культуры; а встречные, исходящие
из культурного пространства импульсы
способны возвратить современному человека
ускользающий смысл бытия. Но обращение
к культуре само является поступком,
определённым духовным усилием; и здесь
выявляется главная опасность технокультуры.
Она в распространении апатии,
пассивизации человека. Отметим, что
понятие «технокультуры» не тождественно
понятию технической (производственной)
культуры; последняя невозможна без
развития гуманитарной составляющей в
деятельности инженера. Задачей философии
техники становится разрушение современных
дегуманизирующих мифов и возвращение
веры в то, что человек не есть
ни часть среди частей, ни вещь среди
вещей, ни объект среди объектов(Г.С. Батищев).Уходящий
век стал веком сбывшихся утопий, заострив
до предела проблему соотношения техники
и власти. В эпоху господства автоматизированных
систем, управляемых ЭВМ, нарастает стремление
выстраивать отношения между людьми по
аппаратным, «клавишно-кнопочным» стандартам.
Другой человек предстаёт как подлежащий
управлению прибор, и многочисленные методики
в области социального менеджмента явно
или неявно используют восходящий к Сен-Симону
базисный принцип технократизма — «отношения
между людьми должны быть выстроены по
образцу отношений между вещами».Термин
«технократизм» обычно связывается с
идеями американского философа Т. Веблена,
резко противопоставившего финансистов
людям, вовлечённых в промышленный труд,
и призывавшим к своеобразной «революции
менеджеров». Однако уже раньше звучали
голоса, требовавшие расширить степень
участия технической элиты в процессе
принятия политических решений. К примеру,
в 1895 г. на заседании «Союза Американских
Инженеров» его руководитель Дж. Моррисон
провозгласил: «Мы, инженеры, жрецы новой
эпохи — эпохи без суеверий». Но эти слова
вполне можно истолковать в ключе отказа
от нормативных требований («этических
предрассудков»), и в таком случае не будет
ошибкой констатация «технократического
синдрома». Его сущность — в сужении поведения
человека рамками целеориентированного
способа существования («целерационального
действия» по М.Веберу). Технократизм элиминирует
духовно-нравственную составляющую человеческой
жизни; можно сказать, что в нём достигла
апогея тенденция, изначально свойственная
технической цивилизации. Она отводит
подчиненную роль ценностям, и даже такие
понятия, как равенство и свобода нередко
рассматриваются в качестве регуляторов,
позволяющих оптимизировать процесс перераспределения
рабочей силы. Сегодня технократизм предстаёт
как безлюбовное, безжалостное отношение
к природному и человеческому окружению,
как явление, во многом родственное тоталитаризму
(т.е. обществу, в котором осуществляется
контроль не только над поведением его
членов, но и над их сознанием). Призраком,
питающимся кровью живых называл такое
общество К. Ясперс. Их роднит принцип
холизма — предпочтения целого в ущерб
части, находящий выражение как в инженерной
практике, так и в представлениях о «колёсиках
и винтиках единого социал-демократического
механизма». И лишь распознав эту опасность
и предотвратив её, можно надеяться на
то, что «новое рабство» не станет неожиданным
финалом величественной эпопеи, начавшейся
в годы Просвещения. О негативных последствиях
массированной и тотальной технизации
жизни много размышляли философы — экзистенциалисты.
Можно выделить две сформировавшихся
в рамках этого направления традиции —
антропологическую и онтологическую.
Первая рассматривает технику как «вбрасывание»
человеком своего содержания в мир. Её
ярким представителем был Х. Оргега-и-Гассет,
полагавший, что «человек — это животное,
которому нужно только избыточное», и
что именно через технику человек вмещает
своё сверхмировое бытиё в мир. Концепция
М.Хайдеггера обозначает иную зависимость:
через технику в человеческую жизнь проникают,
«просачиваются» действующие в мироздании
силы. В его трудах своеобразно преломляются
мысли Шпенглера о том, что техника есть
«нечто невыразимо всеобщее». Обе тенденции
сходятся в стремлении понять технику
в рамках фундаментального философского
отношения «человек и мир».Согласно Хайдеггеру,
техника может заместить собой «забытое
бытие» и стать судьбой забывшего истину
человека. Следует ожидать изменения самой
сущности человека: так, «думание» уступит
место чему-то схожему с кибернетикой.
Это перерождение уже началось (в связи
с чем философ говорит о конце «века метафизики»),
оно незаметно входит в нашу жизнь и ощущается
как тяготящая зависимость от «предпоставленной»
системы правил обитания в мире искажённой,
неподлинной реальности. «Между тем на
самом деле с самим собой, то есть со своей
сущностью, человек сегодня нигде уже
не встречается». Предотвратить это сползание
к пропасти возможно, по Хайдеггеру лишь
путём возвращения некогда присущей людям
«открытости бытию». Человек должен стать
глубже техники; это возможно посредством
осмысления техники через другие сферы
обнаружения бытия — в первую очередь,
религию и искусство.Анализ соотношения
техники и власти чрезвычайно интересно
представлен в трудах американского философа
техники Льюиса Мэмфорда (1895-1988). Этот философ
примыкает к антропологической традиции
и можно сожалеть о том, что его труды до
сих пор плохо известны нашим соотечественникам.
Он различает два вида техники: политехника
(или биотехника), находящаяся в гармонии
с многообразными потребностями и устремлениями
жизни и монотехника, монополизированная
узким кругом специалистов. Этот вид техники
ориентирован на экономическую экспансию,
материальное насыщение и военное превосходство
— в конечном итоге, на власть. Современная
эпоха монотехнична, но пик монотехники,
согласно Мэмфорду, приходится на эпоху
становления древнейших цивилизаций Востока.
В Египте времён Хеопса и в Китае эпохи
строительства Великой стены была реализована
идея «мегамашины» — грандиозной и строго
иерархизированной социальной организации,
трудовой армии, воплотившей в живом человеческом
материале некий издавна присущий внутреннему
миру человека эйдос. Этот прообраз машины
вновь материализовался уже как машина
в общепринятом понимании в эпоху Промышленной
революции — таков смысл указания Мэмфорда
на то, что машину следует изучать в аспекте
её психологического происхождения.