Эразм Роттердамский «Похвала глупости»

Франции и Англии и в особенности годы  пребывания  в  Италии  расширили  его кругозор и освободили от педантизма кабинетной учености,  присущего  раннему германскому гуманизму. Он не  только  изучил  рукописи  богатых  итальянских книгохранилищ, но и увидел жалкую изнанку пышной культуры Италии начала  XVI века. Гуманисту Эразму приходилось то и дело  менять  свое  местопребывание, спасаясь от междоусобиц, раздиравших  Италию,  от  соперничества  городов  и тиранов, от  войн  папы  с  вторгшимися  в  Италию  французами.  В  Болонье, например, он был свидетелем того, как воинственный папа Юлий II,  в  военных доспехах, сопровождаемый кардиналами,  въезжал  в  город  после  победы  над противником через брешь в стене (подражая римским цезарям), и  это  зрелище, столь неподобающее  сану  наместника  Христа,  вызвало  у  Эразма  скорбь  и отвращение. Впоследствии он недвусмысленно зафиксировал эту  сцену  в  своей "Похвале Глупости" в конце главы о верховных первосвященниках.

Эразм  вспоминал свою первую поездку в  Англию,  за  двенадцать  лет  перед  этим     научные споры, беседы об античных писателях и шутки, которые так любил его  друг  Т. Мор.

      Так   возник   необычайный    замысел    этого    произведения,    где непосредственные  жизненные  наблюдения  как  бы  пропущены   через   призму античных  реминисценций.  Чувствуется,  что  госпожа  Глупость  уже   читала "Поговорки",  вышедшие  за  год до  этого. 

      С одной стороны, сатира написана  в форме "похвального слова",  которую культивировали античные писатели. Гуманисты возродили эту форму  и  находили ей довольно разнообразное применение. Иногда их толкала к этому  зависимость от меценатов, и сам Эразм не без отвращения, как он  признается,  написал  в 1504 г. такой панегирик Филиппу Красивому, отцу  будущего  императора  Карла V. В то же время, еще в древности искусственность этих  льстивых  упражнений риторики - "нарумяненной девки", как называл ее  Лукиан,  -  породила  жанр пародийного похвального слова, образец которого оставил нам,  например,  тот же  Лукиан  ("Похвальное  слово  мухе").  К  жанру  иронического  панегирика можно отнести и "Похвальное слово Глупости".

      Композиция  "Похвалы  Глупости"  отличается  внутренней   стройностью, несмотря на некоторые  отступления  и  повторения,  которые  разрешает  себе Мория, т.е глупость. Книга открывается большим вступлением,  где  Глупость сообщает тему  своей  речи  и  представляется  аудитории. Автор излагает свой материал в виде импровизации, что на мой взгляд является лучшим способом, так как сама тема глупости не обязывает к строгости изложения, а именно такой способ, как монолог, разговор с самим собой, показывает свободный тон сатиры.

 Далее  следует первая часть, разделенная  на главы, каждая из которых  несет в себе одну из многогранных  характеристик глупости. Она доказывает «общечеловеческую", универсальную  власть Глупости, коренящуюся в самой основе жизни  и  в  природе  человека.  Вторую часть  составляет  описание  различных  видов   и   форм   Глупости   -   ее дифференциация в обществе от низших слоев народа до высших кругов знати.  За этими основными частями, где дана  картина  жизни,  как  она  есть,  следует заключительная часть, где идеал блаженства - жизнь, какою она  должна  быть, - оказывается тоже высшей формой безумия вездесущей Мории.

Наиболее живой интерес представляет  первая  часть "Похвального слова", покоряющая неувядаемой свежестью парадоксально заостренной  мысли  и богатством едва уловимых оттенков. Глупость  неопровержимо  доказывает  свою власть над всей жизнью и всеми ее благами. Все возрасты и все  чувства,  все формы связей между людьми и всякая достойная деятельность обязаны  ей  своим существованием и своими  радостями.  Она  -  основа  всякого  процветания  и счастья.

 Что  это - в шутку или всерьез?  Невинная игра  ума  для   развлечения друзей или пессимистическое "опровержение веры в разум"? Автор так и не дает ответа на этот вопрос. Его понять достаточно тяжело. Возможно именно в этом и состоит загадка данного произведения. И именно этим Эразм до сих пор подогревает интерес к своему панегирику. Если это шутка,  то она, зашла слишком далеко, чтобы быть  забавной.  С другой стороны, весь облик Эразма не только как писателя, но и как  человека- общительного, снисходительного  к людским слабостям,  хорошего  друга и остроумного собеседника,  человека,  которому  ничто  человеческое  не  было чуждо,  любителя  хорошо  поесть  и  тонкого   ценителя   книги,   исключает безрадостный взгляд на  жизнь,  как  на  сцепление  глупостей,  где  мудрецу остается только, по примеру Тимона, бежать в пустыню (гл. XXV).

      Сам автор (в предисловии и  в позднейших письмах) дает  на  этот  вопрос противоречивый и уклончивый ответ, считая,  очевидно,  что  sapienti  sat  - "мудрому достаточно"  и читатель  сам в состоянии разобраться.  Но  если кардиналы забавлялись "Похвальным словом", как шутовской  выходкой,  а  папа Лев Х с удовольствием отмечал: "Я рад,  что  наш  Эразм  тоже  иногда  умеет дурачиться",  то  некоторые  схоласты  сочли  нужным  выступить  "в  защиту" разума, доказывая, что раз бог создал все науки, то "Эразм,  приписывая  эту честь Глупости, кощунствует.

Не было недостатка, разумеется, и в читателях  вроде  Т.  Мора, оценивших юмор мысли Эразма. Любопытно, что и  новейшая  буржуазная  критика на западе стоит перед той же дилеммой, В шутку все это, или всерьез?

 Однако если посмотреть на все это непредубежденным взглядом, то под лукавой   пародийной   формой    увидеть можно защиту    жизнерадостного    свободомыслия, направленную против невежества  во  славу  человека  и  его  разума.  "Похвальное  слово Глупости"  - произведение, которое правдиво  представляет,  как  человек  из-за  глупости потерял свой облик,  и  в  приятной  форме  показывает,  как  вновь  обрести здравый смысл и разум".

  Через всю первую "философскую" часть речи проходит сатирический  образ "мудреца", и черты этого антипода Глупости оттеняют основную  мысль Эразма. Отталкивающая и дикая внешность,  волосатая  кожа,  дремучая  борода,  облик преждевременной старости (гл. XVII). Строгий, глазастый,  на  пороки  друзей зоркий, в дружбе пасмурный, неприятный (гл. XIX). На пиру  угрюмо  молчит  и всех смущает неуместными вопросами. Одним своим видом портит публике  всякое удовольствие. Если вмешается в разговор, напугает собеседника не  хуже,  чем волк. В разладе с жизнью рождается у него  ненависть  ко  всему  окружающему (гл. XXV).

  От  него  якобы ничто не ускользает, он никогда не заблуждается, все  тщательно  взвешивает, все знает, всегда собой доволен; один он свободен,  он  -  все,  но  лишь  в собственных помышлениях. Все, что случается в жизни, он  порицает,  во  всем усматривая безумие. Не печалится о друге, ибо сам никому  не  друг.

  Это законченный образ средневекового  кабинетного  ученого, загримированный под  античного мудреца-стоика. Это  рассудочный  педант  принципиальный  враг  человеческой природы. Но с точки зрения живой жизни его  книжная  обветшалая  мудрость  - скорее абсолютная глупость.

  Речь Мории в первой части внешне как бы  построена на  софистической подмене абстрактного отрицания конкретной положительной  противоположностью. Страсти не есть разум, желание не есть разум, счастье - не  то,  что  разум, следовательно, все это - нечто неразумное, то  есть  Глупость.  Мория  здесь пародирует софистику схоластических аргументации. Глупость, поверив "тупому чурбану", "некоему мраморному подобию человека", что  он  и  есть  подлинный мудрец, а вся жизнь человеческая - не что иное,  как  забава  Глупости  (гл. XXVII).

Такая подмена  понятий, с одной стороны может  запутать читателя, ввести его в  заблуждения, поменять или подменить  его взгляды. С другой стороны, именно тот человек, который способен увидеть  эту абстракцию, и поймет истинную мысль, которую хотел преподнести  нам Эразм Роттердамский.

   Мория, как "поразительная мудрость природы" (гл.  XXII),  это доверие жизни к  самой  себе,  противоположность  безжизненной  мудрости  схоластов, которые навязывают жизни свои предписания.

  Глупость  создает  государство, поддерживает власть, религию, управление и суд (гл. XXVII).  Жизнь  в  своем основании - это не простота геометрической  линии,  но  игра  противоречивых стремлений. Это театр, где выступают страсти и каждый играет  свою  роль,  а неуживчивый мудрец,  требующий,  чтобы  комедия  не  была  комедией,  -  это сумасброд, забывающий основной закон пиршества: "Либо пей, либо - вон"  (гл. XXIX). Раскрепощающий, охраняющий  молодые побеги  жизни от  вмешательства "непрошеной  мудрости"  пафос мысли Эразма  обнаруживает  характерное для гуманизма Возрождения доверие  к  свободному  развитию,  родственное  идеалу жизни.

      Эту философию пронизывает стихийная  диалектика мысли. Все начала перевернуты и обнаруживают свою  изнанку:  "Любая вещь имеет два лица... и лица эти отнюдь не схожи  одно  с  другим.  Снаружи  как будто смерть, а загляни внутрь -  увидишь  жизнь,  и  наоборот,  под жизнью скрывается смерть,  под  красотой  -  безобразие,  под  изобилием  -  жалкая бедность, под позором - слава, под  ученостью  -  невежество,  под  мощью  - убожество,  под  благородством  -  низость,  под  весельем  -  печаль,   под преуспеянием - неудача, под дружбой -  вражда,  под  пользой  -  вред"  (гл. XXIX).

 Я  полностью согласна в данном  вопросе с автором. Все имеет  две стороны. Единственное, что  может человек, это выбрать,  с какой стороны смотреть на  вещи, что в них видеть. И возможно  только истинные люди, понимающие  все многогранность этого мира, не делают особых разграничений.  Мир по своей природе хоть  и дуалистичен, но все же стремиться к среднему значению. Стирается красота, безобразие, ученость, невежество. Остается лишь то, что мы понимаем под реальностью. А это-среднее значение.

Мория  природы в произведении  на  самом деле  оказывается истинным разумом  жизни,  а  отвлеченный   разум   официальных   "мудрецов"   -   это безрассудство, сущее безумие. Мория - это мудрость, а казенная "мудрость"  - это худшая форма Мории, подлинная глупость. Чувства,  которые,  если  верить философам, нас обманывают, приводят к разуму, практика, а не  схоластические писания - к знанию, страсти, а  не  стоическое  бесстрастие  -  к  доблести.

Вообще  глупость ведет к мудрости (гл. XXX). Уже с заголовка и с  посвящения, где сближены "столь далекие по существу"  Мория  и Томас Мор,  Глупость  и гуманистическая   мудрость,   вся   парадоксальность   "Похвального   слова" коренится в диалектическом взгляде, согласно которому все вещи сами по  себе противоречивы и "имеют два лица". Всем своим  очарованием  философский  юмор Эразма обязан этой живой диалектике. Я вполне согласна с автором и с тем, что мир противоречив  и парадоксален.

      Вторая часть "Похвального  слова" посвящена "различным  видам и  формам" Глупости.  Но  легко  заметить,  что  здесь  незаметно  меняется  не  только предмет, но и смысл, влагаемый в понятие "глупость", характер  смеха  и  его тенденция. Меняется разительным образом и  самый  тон  панегирика.  Глупость забывает свою роль, и вместо того чтобы восхвалять себя и  своих  слуг,  она начинает  возмущаться  служителями  Мории,  разоблачать и бичевать.   Юмор переходит в сатиру.

      Предмет  первой  части  это  "общечеловеческие"  состояния:  различные возрасты человеческой жизни, многообразные и вечные источники наслаждения  и деятельности, коренящиеся в  человеческой  природе.  Мория  здесь совпадала поэтому с самой природой и была лишь условной Глупостью - глупостью с  точки зрения отвлеченного рассудка.  Но  все  имеет  свою  меру,  и  одностороннее развитие   страстей,   как   и   сухая   мудрость,    переходит    в    свою противоположность.  Уже  глава  XXXV,  прославляющая  счастливое   состояние животных, которые не знают никакой дрессировки и подчиняются одной  природе, - двусмысленна. Значит ли это, что человек не должен стремиться  "раздвинуть границы своего жребия", что он должен уподобиться животным?

  "Похвала   Глупости"   незаметно переходит от  панегирика  природе  к  сатире  на  невежество,  отсталость  и косность общества.

      Принцип естественности - фермент  всякой  жизни.  Глупость входит  в состав всего живого, но в  своем одностороннем  "раздувании и распухании" становится главной причиной окостенения, пороком и  "безумием" существующего. Глупость переходит в различные  маниакальные  страсти.

      В первой части речи Мория, как мудрость природы,  гарантировала жизни разнообразие интересов и  всестороннее  развитие.  Там  она  соответствовала гуманистическому  идеалу   "универсального"   человека.   Но   безумствующая односторонняя Глупость создает постоянные застывшие формы и  виды:  сословие родовитых енотов, которые кичатся благородством происхождения (гл.  XLII), или  купцов-накопителей,  -  породу  всех  глупее  и  гаже   (гл.   XLVII1).  Она порождает  самодовольство  разных  городов  и  народов,   тщеславие   тупого шовинизма (гл. XLIII). Счастье  лишается  своего  объективного  основания  в природе, теперь оно уже всецело "зависит  от  нашего  мнения  о  вещах...  и покоится на обмане или  самообмане"  (гл.  XLV).  Как мания,  Глупость  уже субъективна, и всяк по-своему с ума сходит,  находя  в этом  свое  счастье.

      Универсальная сатира Эразма  здесь не щадит ни  одного  звания  в  роде людском. Глупость царит в народной среде, так же как и в придворных  кругах, где у королей и вельмож не найти  и  пол-унции  здравого  смысла  (гл.  LV). Независимость позиций Эразма, народный здравый смысл",  которому  он  всегда остается  верен,   сказывается   также   в   издевательстве   над   глупцами собственного гуманистического лагеря, над  "двуязычными"  и  "трехъязычными" педантами, над буквоедами-филологами, грамматиками,  раболепствующими  перед любым словом древнего автора.