Диалог.Формы диалога

б) оценочная  реакция: 
- оценка вопроса 
- оценка суждения 
- оценка требования 
- встречная оценка оценки

в) декларативная  реакция: 
- прямой ответ на вопрос 
- речевое исполнение требования 
- корректировка суждения с учетом принятой оценки 
- развитие мысли контрагента в форме собственного суждения

г) директивная  реакция: 
- требование к суждению контрагента 
- требование к оценке 
- требование к вопросу 
- встречное требование к требованию.

Как можно заключить  из приведенного здесь перечня, его  составление означало совершение попытки  структурирования диалога на основе выделения общего образующего “ткань”  диалога элемента “реплика” и  далее уточнения характера экземпляров  данного типа в соответствии с  потребностью восприятия участником диалога  сообщаемой оппонентом информации. Пункты а) и г) этой классификации достаточно просты и представляют собой форму  структурированных запросов – в  одном случае на предоставление информации (“вопрос”), в другом – на дополнение и изменение уже предоставленной  информации (“требование”). Эти пункты следует понимать в качестве обобщающих некоторые исполняемые в ходе диалога операции извлечения данных.

Пункт б) описывает  такую вещь как инициативное представление  одной из сторон диалога данных, вызванное внутренне присущей участнику  диалога оценкой (осмыслением) данных и комментариев другой стороны. Пункт  же в) представленной классификации  скомпонован таким образом, что  здесь объединяются несущие довольно разный смысл предметы. Главное отличие  между ними видится нам в практическом отсутствии для данной группы коммуникативных  реакций общих черт подкрепляющей  их мыслительной активности. Это и, с одной стороны, развитие собственной  осведомленности, как в случае “корректировки суждения с учетом принятой оценки”, так и комбинация развития своей  осведомленности с запросом оппоненту  в случае “развития мысли контрагента  в форме собственного суждения”, так и просто коммуникативное  действие в виде “прямого ответа на вопрос”. С определенностью в  вопросе о том, какого рода мышление обслуживает “речевое исполнение требования”, на наш взгляд вообще можно не торопиться ввиду существенной неопределенности самой данной позиции классификации.

В общем же наш  анализ, как мы готовы допустить, свидетельствует  о том, что данная классификация  в большей степени концентрируется  на поведенческих и деятельностных аспектах “диалога”, нежели на каких-либо иных. Она практически не позволяет  связать характер коммуникативного акта и проблематику идентичности (истинности) и структуры идентичности, не содержа  для этого никаких оснований. Здесь мы лишь можем говорить о  том, что представленные сущности обеспечивают выполнение, главным образом, транспортной функции в отношении каких-то возникающих по ходу диалога у ведущих его сторон умозаключений.

Но в дополнение автор классификации предлагает ввести в свою классификационную  систему еще две большие рубрики:

Б. Характер реакции на содержание мысли.

В. Характер реакции на заявленную тему.

Предлагаемый  им план явно говорит о его намерении  создать в виде концепции “диалога”  комбинированное описание как коммуникативной, так и познавательной деятельности, что вряд ли следует признать разумным в силу очевидного отличия присущей им природы.

Предпринятый  нами краткий экскурс в область  предлагаемого логическим модернизмом  формата отображения процесса “диалога”  не позволил нам выделить основания  для пересмотра нашей идеи описания феномена “диалога” в форме прогресса  состояний осведомленности, происходящего  у каждой из сторон дискуссии благодаря  предпринимаемому ими “обмену репликами”. Но прежде чем начать искать решение  самой по себе проблемы “осведомленности”, нам следует хотя бы в довольно грубой форме пояснить, что же это  такое понятийная структура мышления. Так, для нас здесь невозможно оставить без ответа вопрос о возможности  “диалога” между теми же, например, “говорящими на разных языках”  доктором и пациентом, в котором  одни и те же феномены каждый участник подобного “диалога” рассматривает  посредством приложения собственного понятийного аппарата. Нам следует  вкратце определить принцип “идеи”, и то, каким именно образом понимание  альтернативного “чужеродного”  обозначения формирует в сознании участника диалога “ясное”  собственное представление.

“Идеей” в смысле в смысле способности выделения  различно мыслящими сторонами диспута  в сознании каждого из них фактически совместно возникающей у них  интерпретации некоторой действительности следует признать некоторую ссылку или адресацию, указание положения  или функционирования которой представляется при помощи некоторых правил однозначного перевода. Врачу известно, что стереотипные жалобы больных на такие-то симптомы служат признаком определенного заболевания, пациенты же отдают себе отчет, что слова врача о госпитализации для “обследования” не всегда соответствуют их буквальному толкованию. Тем более что в ходе диспута стороны обычно смягчают свои выражения, свидетельствующие о неуспешной защите собственных позиций, заменяя понятия “ошибок” на понятие “упущений”, “разногласия” на “близость позиций” и т.п.

В силу сказанного “диалог” часто нельзя понимать даже структурой единого сознания участвующих  в нем сторон, иногда даже и не дорастает до порядка координации  между сознанием его участников. Отсюда в общем смысле “диалог” следует понимать не более чем  присущим стороне диалога развитием осведомленности. “Диалог” в подобном отношении следует видеть процессом согласованного развития структуры осведомленности его участников, практически всегда строящих свои собственные модели описания мира. При этом, на что нам в особенности хотелось бы обратить внимание, для участников диалога вовсе не обязательно обретение в нем некоторого общего языка в случае, если предмет диалога одинаково понимается на “разных языках” благодаря соответствующему порядку перевода на “языки” участников.

И еще одно - главную  роль в диалоге мы видим принадлежащей  следующему аспекту. Важно понимать, что диалог никаким образом не может оказаться структурой “единого сознания”, и, через нее, структурой единой системы представлений, и, далее, структурой “единого предмета”, то есть сущностью, имеющей прямое отношение  к конструкциям логики. Если уже  говорить о логических средствах, то логика наверняка бы предпочла выделить в способности ведения диалога  его качество логического оператора, что, в условиях неопределенности присущей ему структуры, он уже никак не позволяет обеспечить.

Другое дело, что именно развитие индивидуальной осведомленности участника диалога  фактически формирует его активность в выстраивании диалога посредством  подачи реплик. Врач, пытаясь выяснить проблемы пациента, пользуется методом  задания наводящих вопросов не по причине именно такой “природы диалога”, но в силу определяющей это его  действие необходимости в составлении  первоначального субъективного  представления о картине заболевания. Преподаватель требует от студента перейти к другому вопросу  потому, что уже убедился в определенном характере знаний студента по рассматриваемому предмету и теперь собирается проверить  другие его знания. В любом случае мы видим, что не диалог как стандартная  процедура диктует логику поступков  его участников, а, напротив, конкретные порождаемые уровнем осведомленности  его участников по отношению собираемых посредством диалога данных запросы  определяют подачу отдельных реплик. Вне связи активности участников диалога с мотивами, определяющими  их участие в диалоге, и сама проблема “диалога” как таковая теряет определяющий ее смысл.

Итак, каким образом  можно представить действительный и в то же время скрытый и  в смысле причинности односторонний  мотив “диалога”, который мы отождествляем  с руководящей действиями его  конкретного участника осведомленностью? Дабы решить подобную проблему, мы попытаемся построить некоторую классификацию  осведомленности человека, собственно и ранжирующую структуры, определяющие в процессе диалога границы поддерживающей коммуникацию активности его участника. На наш взгляд, основные мотивирующие инициативу конкретного лица к вступлению в диспут с неким собеседником формы представлений допускают  следующий их последовательный порядок  определения:

(1) – формирование  осведомленности о реализующихся  благодаря коммуникации возможностях  решения проблемы;

(2) – формирование  представления о состоянии осведомленности  в отношении всех известных  аспектов требующей решения проблемы;

(3) – формирование  осведомленности о существовании  различных как интерпретации,  так и самой постановки вопроса  и, возможно, и ответа на него (это, собственно предмет того, что и естественный язык и  называет “диалог”);

(4) – формирование  осведомленности о коррекции,  произведенной в ходе диалога  над исходной неоднозначностью.

Если мы говорим, например, о пункте (1) нашей классификации, то мы можем вспомнить в связи  с ним правила проверки искренности  опрашиваемых социологами респондентов, строящиеся, с учетом неполной откровенности  респондента, на совмещении как непосредственно  исследуемых в данном опросе вопросов, так и некоторых дополнительных контрольных вопросов. Пункт (2) отвечает за проблему адресности выбора предмета обсуждения, здесь концентрируется вся та группа усилий, прилагаемых с целью пунктуализации дискуссии. Если мы, например, обсуждаем некачественность выпущенного изделия, то от нас требуется выделить собственно обсуждаемый предмет – или конструктивный дефект или уже производственный брак.

Пункт (3) – это  то, что обычно воспринимается как  “очевидные признаки” ведения диалога. Здесь, как раз, имеет место ситуация подачи реплик в виде вопросов, запросов, комментариев и объяснений, связывающих  одно с другим анализируемые в  обмене мнениями данные. Здесь мы связываем  с выделенным ранее “предметом диалога” различные свидетельства и указания, получаемые нами как прямо из ответов  собеседника, так и косвенно из анализа  как предоставляемой им информации, так и способов ее предоставления. В пункте (4) мы рассматриваем уже  по завершении диалога список характеристик, нашедших, по нашему мнению, ясное или  же половинчатое, не до конца определенное решение. Пункт (4), по существу, это уже  рефлексия, сопровождающая уже завершившийся  диалог.

В итоге можно  сказать следующее: для “диалога”, если даже отвлечься от рассмотрения природы данного феномена, сама его  процедура не может явиться той  сущностью, которая способна исчерпать  собственно присущее ему содержание. “Диалог” в существенной мере связан с подготовкой самой акции  “диалога”, как он и в самих  своих результатах представляется не как собственно коммуницирование, но видится в порядке некоторой  рефлексии его участника на вновь  обретенную осведомленность. “Диалог” же на поверхности представляет собой  лишь отражение “диалога” как  формы глубинного течения мышления, имеющего место в сознании его  участников.

Важным аспектом моделирования диалога следует  признать и правильное понимание  и отображение проявляемой участниками  диалога трансляции “состояния сознания”  непосредственно в продукты коммуникативной  активности. Казалось, можно было бы думать, что с помощью “диалога”  собеседники могут непосредственно  подключаться к мышлению своего собеседника, напрямую осуществляя коррекцию  свойственного их оппоненту понимания. Иллюзия такого положения вещей, на самом деле, вполне оправдана. Однако с предметной точки здесь проявляются некоторые сложности, и для этого нам следовало бы обратиться к анализу некоего примера. Положим, покупатель примеряет одежду, обмениваясь мнениями с продавцом о качестве выбираемого изделия. “Как вещь сидит на мне?” – спрашивает покупатель. “Вам очень идет” – слышит ответ продавца. Можно ли, если обратиться к житейскому опыту, предполагать то, что покупатель обнаружит некритическое доверие к услышанной им оценке продавца? Скорее следует предполагать обратное – “вообще оно не очень”, - подумает покупатель, - “но где найти лучшее?” Коррекция точки зрения покупателя безусловно произойдет, но выработанное им мнение не будет представлять собой прямое заимствование выраженного продавцом.

Тогда мы зададим  себе следующий вопрос: может быть, и в принципе способ прямой коррекции  представлений одной стороны  диалога посредством учета ею высказываний оппонирующей стороны  элементарно невозможен? Скорее всего, и здесь неприемлемо подобное категорическое понимание. “Прямая  коррекция” осведомленности участника  диалога со стороны оппонента  возможна там, где стороны отказываются от использования естественного, а, быть может, переходят на употребление формального или близкого тому конвенционального языка, в системе понятий которого установлены жесткие правила и поддерживается однозначность обозначения. В такого рода языковых конструкциях доминирует логический способ аргументации, и обозначаемые позиции допускают возможность их строгой идентификации.

В широко же распространенном употреблении естественного языка  реплики “диалога” в большинстве  случаев не представляют собой актов  “прямого” предъявления общающимися  сторонами отличающей их осведомленности. Практически полной противоположностью такому положению вещей следует  понимать обмен данными, кодируемыми  посредством конвенциональных или  формальных языков. Тогда открывается  ли здесь возможность обретения  некоего общего понимания или  же предложения альтернативного  решения? Быть может, следует пользоваться именно таким порядком конструирования  системы “диалога”, что полностью  реализован посредством употребления именно формальных языков, или, если ориентироваться  на естественные языки, то не смешивать  коммуникативную процедуру “диалог” и логические критерии, средства и  представления.