Еще ранее в эпоху
Петра I формализм уголовного законодательства,
по свидетельству русских правоведов,
доводится до крайностей. Основанием
криминализации деяний, т.е. признания
их преступлениями считалось простое
непослушание царским предписаниям.
Все, что царь запретил под страхом
наказания, то и являлось преступлением,
независимо от того, наносило ли деяние
вред кому-либо или обществу, или
даже если оно было полезным. Правда,
иногда все же объективное свойство
преступления - его антисоциальность,
в петровском законодательстве проявлялось.
Например, в Артикуле воинском 1715 г. преступление
определяется как "вражеские и предосудительные
против персоны его величества или его
войск, также его государства, людей или
интересу государственного деяния"
Надо отдать должное
русским ученым: они все, за редким
исключением, признавали материальное
понятие преступления, конечно, в
сочетании с юридическим. Об этом
обстоятельно писали Н.С. Таганцев, Н.Д.
Сергеевский, С.П. Мокринский, П.Д. Калмыков,
Н.П. Неклюдов и др.
А.Ф. Кистяковский приводил
доводы в пользу формального законодательного
определения преступления, которое
можно встретить у современных
сторонников формальной дефиниции
преступления. Он считал, что закон
может давать лишь формальные по ведения
и формулировать готовые формулы.
Поэтому, если в ученом трактате правильно
говорится, что преступление есть посягательство
на неприкосновенность права и безопасность
общества, такое определение будет
понятно и уместно. В законодательстве
же оно вызовет запутанность Ему
обоснованно возражал Н.С. Таганцев:
"Преступлением почитается деяние,
посягающее на юридическую норму
в ее реальном бытии, деяние, посягающее
на охраняемый юридической нормой интерес.
Если мы будем видеть в преступлении
только посягательство на норму, будем
придавать исключительное значение
моменту противоправности учиненного,
то преступление сделается формальным,
жизненепригодным понятием, напоминающим
у нас воззрения эпохи Петра
Великого, считающего и мятеж, и убийство,
и ношение бороды, и трубку заповедного
дерева равно важными деяниями, достойными
смертной казни, ибо все это виновный
делает, одинаково не страшась царского
гнева" В традициях российского
уголовного законодательства были составлены
первые советские уголовные кодексы
- УК 1922 г., УК РСФСР 1926 г. Основные начала
уголовного законодательства Союза
ССР и союзных республик 1924 г.
формулировали материальное понятие
преступления как общественно опасное,
посягающее на интересы социалистических
правоотношений. При этом впервые
социальная характеристика преступления
дополнялась классовой в строгом
соответствии с Конституциями РСФСР,
а затем СССР. УК РСФСР 1922 г. характеризовал
общественную опасность деяния как
"угрозу основам советского строя
и правопорядка, установленного рабоче-крестьянской
властью на переходный к коммунистическому
строю период времени".
Основы уголовного
законодательства Союза ССР и
союзных республик 1958 г. уже не содержали
классовой оценки объектов преступных
посягательств. Общественная опасность
трактовалась как посягательство на
общественный строй СССР, политическую
и экономическую системы, социалистическую
собственность, личность, политические,
трудовые, имущественные и другие
права и свободы граждан. Аналогичное
определение давал УК РСФСР 1960 г.
УК РФ 1996 г. не раскрывает общественную
опасность как посягательство - те
или иные объекты, ибо перечень таковых
дается в ст. 1 УК.
Как видим, содержание
общественной опасности преступления
в четырех уголовных кодексах
РСФСР и РФ постоянно трансформировалось
адекватно объективным явлениям
преступности и уголовно-политическим
воззрениям на преступление в тот или
иной промежуток времени. Развитие шло
от социально-классовой характеристики
к исключительно социальной.
Поскольку в современной
литературе стала оспариваться правомерность
классовой характеристики общественной
опасности преступления в первых
УК РСФСР, этот, отнюдь не простой, вопрос
заслуживает хотя бы краткого обсуждения.
Как отмечалось, кодексы строго в
соответствии с Конституциями РСФСР
и СССР оценивали правоохраняемые
интересы, на которые посягают преступления.
Это были интересы рабоче-крестьянской,
позже Советской власти. Такая
характеристика отражала реальную систему
социальных правоотношений. В действительности
"классовость" преступления имеет
несколько аспектов. Это и классовое
происхождение преступлений и преступности,
и классовый подход к криминализации
деяний и наказуемости виновных, и
соотношение преступлений с формами
классовой борьбы. Классовое происхождение
преступлений и преступности аксиоматично.
Классово-сословную сущность не скрывали
ни рабовладельческое, ни феодальное право.
Провозглашенное буржуазным строем
равенство перед законом существенно
корректируется практикой его применения,
что наглядно подтверждает статистика
социального состава осужденных.
Что же касается положения о классовом
подходе к назначению наказания
и признанию преступности как
форм классовой борьбы, то они нуждаются
в существенных уточнениях и переоценках.
В первое десятилетие
Советской власти, когда решался
вопрос "кто-кого" в политическом
и экономическом планах, когда
шла гражданская война и общество
было классово-антагонистическим, а
не только классовым, объективные противоречия
обосновывали открытые провозглашения
социальной направленности борьбы с
преступностью. Однако объективные
факторы оказались не главными в
социальной оценке преступлений. Большее
влияние на явно завышенную оценку
классовой природы преступлений
оказал субъективный фактор: признание
положительных сторон буржуазного
законодательства и науки, и еще
больше - глубоко ошибочная сталинская
концепция - обострение классовой борьбы
по мере социалистического строительства.
Включенное в законодательство и
судебную практику 30-х гг. понятие "враг
народа" закрепило эту ошибку.
Не соответствовала
принципу равенства всех перед законом
и судом, например, ст. 166 УК РСФСР 1926
г. Она преследовала "открытое похищение
лошадей или другого крупного
скота у трудового земледельческого
и скотоводческого населения".
Ошибочно связывали индивидуализацию
наказания в первой редакции с
классовой принадлежностью преступника.
Вопрос о "классовом
подходе" в Основных началах 1924 г.
обсуждался не только в публикациях
теоретиков. Он стал предметом дискуссии
на V съезде деятелей советской юстиции
и на II съезде ВЦИК. Выступавшие верно
отмечали, что сами по себе классовое
положение и происхождение не
могут служить основанием ужесточения
либо смягчения наказания. Сессия ВЦИК
признала вопрос о понимании классового
принципа в уголовном праве "в
высокой степени принципиальным".
По ходатайству ЦИК СССР п. "б"
ст. 31 и п. "б" ст. 32 были исключены
из Основных начал.
Полагаю, что не соответствует
фактам утверждение, будто до 90-х
гг. советское уголовное законодательство
"с редкой откровенностью" признавало
"классовую направленность"е
Основы 1958 г. ничего об этом не говорили.
Отнюдь не бесспорен тезис того же
автора о том, что "в современном
мире преступление не носит классового
характера, а понятие о преступлении
отражает представление о необходимости
уголовно-правовой защиты всех признанных
общечеловеческих ценностей от преступных
посягательств".
Как известно, общечеловеческие
ценности призвано оберегать международное
уголовное право. Внутригосударственное
уголовное право, если посмотреть на
УК разных государств, весьма неодинаково
криминализирует деяния и по-разному
наказывает за одни и те же преступления.
До всемирного уголовного законодательства
еще очень далеко. Хорошо бы в XXI веке
принять Уголовный кодекс о международных
преступлениях и Устав Международного
трибунала.
С реставрацией капитализма
в России проблема классовой уголовной
политики неожиданно актуализировалась.
Президент РФ в своем декабрьском
1997 г. обращении к населению объявил
о рождении "нового класса" (правда,
не дал его социально-экономической
оценки).
Конечно, возврата к
классовости в понятии преступления
не последует. Однако при криминализации
деяний, определении санкций за преступления
и условий освобождения от наказания,
независимо от классовой принадлежности
правонарушителей, должен неукоснительно
соблюдаться принцип равенства.
Между тем в новом УК можно
обнаружить различие в наказуемости
преступлений частных предпринимателей
и остальных граждан. Лишь на самой
последней доработке проекта
УК РФ 1996 г. санкции за предпринимательские
преступления были повышены в 4,5 раза.
Кодекс исключил норму о запрете
замены штрафа лишением свободы, резко
увеличил штрафные санкции, часто альтернативно,
с лишением свободы. До 1 января 1997 г.,
пока не вступил в силу новый кодекс,
за коррупцию в частном секторе
никого из виновных нельзя было привлечь
к уголовной ответственности, так
как они не являлись должностными
лицами. Пять бывших союзных республик
оперативно внесли изменения в свои
УК, уравняв в ответственности
должностных лиц и управленцев
частных структур. В России этого
сделано не было. Внесенный законопроект
о понятии должностного лица при
поддержке Государственной Думы,
Правительства и руководства
всех правоохранительных органов не
был принят из-за ожидания нового УК
Лишь два депутата - Г.В. Старовойтова
и В.В. Похмелкин активно протестовали
против уравнивания ответственности
за одно и то же преступление государственных
и частных чиновников
В двух проектах УК -
официальном 1994 г. и доктринальном (Общая
часть) 1993 г. предпринимались попытки
отказаться от общественной опасности
в понятии преступления. Последний
счел уместным вернуться к формальному
определению преступления как действия
или бездействия, запрещенного уголовным
законом. Аргументы: общественная опасность,
якобы "декларативный признак",
"политизированное положение", пора
избавиться от социальной характеристики
деяний, сосредоточив внимание на описании
правовых признаков преступления
Проект УК 1994 г. предлагал
такую дефиницию преступления: "Преступлением
признается запрещенное уголовным
законом деяние (действие или бездействие),
причиняющее вред или создающее
угрозу причинения вреда личности,
обществу или государству". Доводы,
приведенные в пояснительной
записке: "Указание на "вред" вместо
"общественной опасности" соответствует
намерению авторов отказаться от
политических штампов, а также подчеркнуть
мысль о том, что уголовное
право охраняет от преступлений не
только общественные интересы, но права
и законные интересы каждого отдельного
человека"
Такую аргументацию
трудно считать обоснованной. Единственный
критерий изменения уголовного закона
- это его недостаточная эффективность
в борьбе с преступлениями. Ни в
теории, ни на практике никто и никогда
не предлагал отказываться от общественной
опасности, потому что она ограничивает
охранительные и предупредительные
функции уголовного закона, снижает
его эффективность. "Декларативность",
"политизированность", "идеологические
штампы" - материал для научных
дебатов, а не для исключения стержневого,
сущностного свойства преступления.
На основании общественной опасности
производится криминализация деяний,
отграничение их от непреступных правонарушений,
категоризация преступлений в Общей
части и дифференциация составов
преступлений в Особенной части.
Отказ от общественной опасности
сразу повлек за собой исключение
из проекта УК практически важной
нормы о малозначительном деянии,
не являющемся преступлением, изменил
конструкцию вины и ее форм, вменяемости
и невменяемости и другие институты.
В той или иной форме асоциальны
и вредоносны все правонарушения.
Однако законодатель обоснованно характеризует
только преступления специфическим
признаком "общественная опасность".
Кроме того, вредоносность отражает
лишь объективное причинение ущерба,
но не учитывает субъективных свойств
преступления. Общественная опасность
деяния - объективно-субъективная категория.
Еще в 60-х гг. среди
ученых стран социалистического
содружества обсуждалась возможность
замены общественной опасности на вредоносность.
Действительно, в оконченном преступлении
вред уже причиняется, и в преступных
последствиях реализуется прежняя
опасность действия (бездействия). Однако
участники дискуссии пришли к
заключению, что общественная опасность
полнее отражает объективную и субъективную
вредоносность преступлений.
Общественная опасность
как сущностно-содержательное свойство
преступления предусмотрена в УК
всех стран СНГ, за исключением Грузии.
Грузинский УК 2000 г. вообще исключил самостоятельную
норму о понятии преступления.
Он дает формальное определение преступления
в ст. 7 "Основание уголовной
ответственности". Она гласит: "Основанием
уголовной ответственности является
преступление, то есть предусмотренное
настоящим Кодексом противоправное
и виновное деяние". Однако ч. 2 той
же статьи по definitio per negatio (определение
через отрицание) фактически раскрывает
материальное содержание преступления.
В ней говорится: "Не является
преступлением деяние, хотя формально
и содержащее признаки какого-либо
деяния, предусмотренного настоящим Кодексом,
однако в силу малозначительности не вызвавшее
вред, необходимый для уголовной ответственности
лица, его причинившего, либо не создавшее
опасности наступления такого вреда".
Формальное определение
преступления негативно повлияло на
конструкции вины, невменяемости, освобождения
от уголовной ответственности и
др. Вместо психического отношения
к общественно опасному деянию УК
ввел признак осознания противоправности
деяния и предвидения противоправных
последствий. В ст. 70 "Освобождение
от уголовной ответственности в
связи с изменением обстановки"
вместо утраты общественной опасности
деянием вводится крайне неудачный
критерий "нецелесообразности применения
уголовной ответственности за деяние".
УК Республики Польша
1998 г. отказался от прежнего материального
понятия преступления по УК 1969 г. Вместо
этого в ряде норм употребляется
понятие "общественная вредность".
Так, в ст. 2 сказано, что "не является
преступлением запрещенное деяние,
общественная вредность которого незначительна".
В главе о разъяснении понятий
так раскрывается содержание общественной
вредности: "При оценке общественной
вредности деяния суд принимает
во внимание вред и характер нарушенного
блага, размеры причиненного или
возможного вреда, способ и обстоятельства
совершения деяний, значимость нарушенных
виновным обязанностей равно как
степень вины, мотивацию виновного".
Нетрудно заметить, что разница между
"общественной опасностью" и "общественной
вредностью" носит терминологический
характер.