Автор работы: Пользователь скрыл имя, 26 Декабря 2011 в 19:41, контрольная работа
На рубеже веков XIX–XX, т. е. в пору наибольшего внимания к К. Леонтьеву, когда почти все русские философы выразили свое отношение к нему, даже тогда всеобщим оставалось убеждение в элитарности его творчества, не способного воздействовать на многих, доступного лишь одиночкам.
Идеи К. Леонтьева в самом деле исключительны, несвоевременны, но всякой несвоевременной идее приходит свое время. Марина Цветаева не ошиблась, написав: «Моим стихам, как драгоценным винам, настанет свой черед», — настало время жизни и для поисков, противоречий, идей, прозрений, столь блестяще выраженных К. Леонтьевым. Притягивает магнитом загадки его духовный кризис, преобразивший жизнь К. Леонтьева, давшийся ему в муках, кризис, который тоже способен стать уроком для нынешних растерянности, социальных и душевных разочарований.
Введение ………………………………………………………………………….3
К. Леонтьев и его творчество …………………………………………………...6
Заключение ………………………………………………………………………15
Список литературы ……………………………………………………………..18
Теория Леонтьева есть разновидность органической теории общества и вместе с тем исторический фатализм. Подобно позитивистам, он не признает прогресса, а только развитие, эволюцию. Он гордится своим объективным, бессердечным, жестким реализмом и подозрительно много говорит о своей научности, о натуралистическом своем отношении к человеческим обществам, к государственным организмам. У Леонтьева нет и тени научного реализма, и страстная натура его менее всего была способна к объективности, да и подготовки у него не было надлежащей для научно-социологических исследований. Ему нужно было, во что бы то ни стало отстранить ненавистную идею всеобщего благоденствия, торжества правды и счастья на земле путем освободительного и уравнивающего прогресса. Во имя этой субъективной, страстной, совсем не реальной и не научной цели он и схватился за совершенно несостоятельную органическую теорию развития и умирания наций и государств. Кроме натуралистической социологии у Леонтьева была еще мистическая философия истории; служили они одной и той же цели, но совершенно не были между собой связаны.
У Леонтьева была очень сложная и раздробленная душа, и между частями ее было так же мало связи, как и между частями его мировоззрения. «Цветущую сложность», разнообразие культуры, красоту, силу и индивидуальность Леонтьев любил, как язычник, как эллин, а темные стихии его природы тянули к мрачному византийству, к монашескому аскетизму, к самодержавию и православию. Зачем Леонтьеву нужна цветущая культура, к чему красивая сложность и разнообразие, во имя чего этот культ сильных индивидуальностей, которые губит современный «индивидуализм»? Религия Леонтьева всего этого не оправдывает, она проповедует личное спасение и путем к нему считает идеал монашества, по существу своему враждебный культуре и этой языческой любви к красоте жизни. Леонтьев послушничествовал на Афоне и под конец жизни был монахом, спасался от ницшеанства, которое было в его крови независимо от Ницше. Это был трагический человек, раздвоенный до предельных крайностей, и в этом он нам близок и интересен.
Для Леонтьева христианство не есть религия любви и радостной вести, а мрачная религия страха и насилия. Больше всего он дорожил в христианстве пессимистическими предсказаниями о будущем земли, о невозможности на ней Царства Божьего. Как это ни странно, но христианина Леонтьева притягивало более всего к себе учение о зле, о безбожном и антихристском начале, заключенное в религии Христа. И Леонтьева я решаюсь назвать сатанистом, надевшим на себя христианское обличие. Его религиозный пафос был направлен на апокалиптические предсказания об оскудении любви, о смерти мира и страшном суде. Его радовало это мрачное будущее и не привлекала другая, положительная сторона предсказаний: о воскресении, об окончательной победе Христа, о «новом небе и новой земле». В раздвоенной и извращенной природе Леонтьева заложен был мрачный пафос зла, и насилием он дорожил больше всего на свете. Зловещая сторона апокалиптических предсказаний дает возможность истолковывать христианство как религию аристократическую, и это радует Леонтьева: «Вечна она (Церковь) — в том смысле, что если 30000 или 300 человек, или всего три человека останутся верными Церкви ко дню гибели всего человечества на этой планете (или ко дню разрушения самого земного шара) — то эти 30 000, эти 300, эти три человека будут одни правы и Господь будет с ними, а все остальные миллионы будут в заблуждении».10
Леонтьев сам во многом, очень многом был новым человеком, но извращенная природа его вела к тому, что в религии и политике он сделался настоящим садистом, исповедовал культ сладострастия мучительства и истязания. Корень изуверской и вместе с тем романтической реакционности Леонтьева я вижу в том, что он забыл и не хотел знать самой несомненной истины религиозного откровения, данной и в религии Христа, — безмерной ценности человеческого лица, образа и подобия Божьего, потенциального абсолютного, которого нельзя превращать в средство. Он много говорит о своей эстетической любви к индивидуальности, но сверхмировое значение всякой живой индивидуальности было ему чуждо и непонятно. Поэтому для мира и людей у Леонтьева было только зло и мрак, насилие и страх. Леонтьевская философия насилия и реакции в конце концов сводится к следующему чудовищному софизму: христианская религия предсказывает торжество зла на земле, следовательно нужно служить злу, чтобы предсказания оправдались.
Леонтьев был одним из самых страшных циников в истории христианства, но в цинизме этом есть соблазн, с которым должны считаться христиане наших дней, желающие оправдать либерально-эгалитарный прогресс. Ведь проблема отношения религии Христа к прогрессу, к культуре до сих пор остается открытой и роковой, больной для новых религиозных исканий.
Леонтьев
был необыкновенно умный и
даровитый человек, но в политике
— малое дитя, ничего в ней
не понимал, и за его проповедью реальных
зверств и насилий чувствуется
лепет романтика, растерявшегося от
ужасов и уродств буржуазной культуры,
тоскующего по «прошлому величию», по
Моисею, всходившему на Синай, по эллинам,
строившим изящные акрополи, по римлянам,
ведшим Пунические войны, по гениальном
красавце Александре, по апостолам, мученикам,
поэтам и рыцарям. И у нас есть эта тоска,
это отвращение к надвигающемуся царству
мещанства, и ощущаем мы, что была какая-то
крупная правда в безумном романтизме
Леонтьева.
Заключение
Мир К. Леонтьева непроницаем для мыслителя и художника любого ранга, ибо невероятно столь причудливое, почти противоестественное сочетание леонтьевских качеств: эстетизма и христианства, эротизма и аскетизма, великодушия и жестокости, русскости духа и высокомерного аристократизма. Не приняли идей и художественного стиля К. Леонтьева ни его современники—писатели, ни философы и публицисты. Хотя В. С. Соловьев написал весьма яркий очерк жизни и творчества К. Леонтьева для «Энциклопедического словаря» Брокгауза и Эфрона, но весь смысл леонтьевских поисков и утверждений Вл. Соловьев не воспринимал и по большей части отвергал. Философы не видели в К. Леонтьеве философа, писатели — писателя.
Он никогда и не стремился вознестись к формам европейского философствования, оттого, вероятно, и не мог соответствовать оценкам Вл. Соловьева, постигнувшего глубины мировой философии. К. Леонтьев подчеркнуто чуждался всякой метафизичности, не стеснялся откровенно говорить о неспособности постигнуть спекулятивные тексты. И в автобиографии, и в переписке он многократно отмечает эту свою особенность: «Я не лишен вполне способности понимать отвлеченности, но очень скоро устаю от той насильственной и чужой последовательности и непрерывности, в которую втягивает меня всякий философ. Большею частию, по философским книгам только “порхаю” с какой-нибудь затаенной “тенденцией”…»11 Сопровождая обширными примечаниями публикацию писем К. Леонтьева в «Русском вестнике», В. В. Розанов тут же комментирует эту неспособность К. Леонтьева вчитываться в чужие размышления тем, что внешний философ «куда-то тащит мою душу», оттого-то подлинные философы, в отличие от посредственных профессоров философии, мало читают друг друга и, как правило, не столь эрудированны в истории философии.
В отличие от распространенного типа универсальных философов, обращающихся и к теории познания, и к методологии, и к философии природы, и к сотням проблем и проблемок, К. Леонтьев был однолюбом в сфере идей, их у него немного, но они рождены его каждодневным размышлением и мироощущением, с ними он не расстается нигде, используя всякий повод для нового и нового их обоснования, растолкования, популяризации. Оттого критики считали его учение односложным, монотонным. Как отмечал, например, С. Н. Трубецкой, «Леонтьев из году в год повторялся… воздействовал на общественное мнение, как капля воды, падающая на камень неизменно в одном направлении».12
Действительно,
пересказать или назвать
Особенность
леонтьевского творчества состоит
в том, что почти в любой его книге, статье,
заметке обосновывается один и тот же
круг идей, поэтому всякий, кто прочитал
хотя бы одну из работ К. Леонтьева, — получил
импульс его непривычного, шокирующего
образа мыслей. Немногие цитировали и
воспроизводили тексты К. Леонтьева, но
дух его размышлений, его радикальной
критики мещанства влился в непересыхающую
реку социальной мысли. Мыслители, далекие
от мировоззрения К. Леонтьева, всё же признавали
его силу и находили полезным чтение его
трудов, разрушающих общепринятые представления.
Список литературы
1. К. Леонтьев. «Восток, Россия и Славянство», т. I, стр. 98.
2. К. Леонтьев. «Восток, Россия и Славянство», т. I, стр. 105.
3. К. Леонтьев. «Восток, Россия и Славянство», т. I, стр. 145.
4. К. Леонтьев. «Восток, Россия и Славянство», т. I, стр. 146.
5. К. Леонтьев. «Восток, Россия и Славянство», т. I, стр. 164.
6. К. Леонтьев. «Восток, Россия и Славянство», т. I, стр. 265.
7. К. Леонтьев. "Восток, Россия и Славянство", т. II, стр.39
8. К. Леонтьев. "Восток, Россия и Славянство", т. II, стр. 50.
9. К. Леонтьев. "Восток, Россия и Славянство", т. II, стр. 143.
10. К. Леонтьев "Восток, Россия и Славянство", т. II, стр. 180/
11. Из переписки К. Н. Леонтьева // Русский вестник. 1903. Т. 285. С. 164.
12. Трубецкой С. Н. Разочарованный славянофил // Вестник Европы. 1892. № 10. С. 784.
13. Жизнь и творчество. переиздание: Константин Леонтьев СПб., 1995.
14. Леонтьев К. Н. Византизм и славянство // Леонтьев К. Н. Собр. соч. Т. 5. С. 140.
15. Леонтьев К. Н. Моя литературная судьба // Литературное наследство. Т. 22–24. М., 1935. С. 459.
16. Бердяев Н. А. Константин Леонтьев.
Информация о работе Контрольная работа по дисциплине «Серебряный век»