Поэзия о военной жизни

     Бывший  поэт-узник Гр. Люшнин, теперь член Союза  писателей и известный детский  поэт, находясь в тюремной камере, писал: 

Мне негде вывести  строку 

О горькой жизни  плена: 

Вокруг от пола к потолку 

Исписанные стены. 

Вот кто-то начинал  с угла, 

Свободу карауля, 

Ему сквозь узкий  глаз стекла 

Вошла в затылок  пуля. 

И расписался кровью он, 

Друзей окинув взглядом. 

И я среди  таких имен 

Свое поставил рядом. 

     Стихи узников концлагерей не разнообразны по своей тематике, что и понятно, но они удивительно целеустремленны: «одной лишь думы власть» владела их авторами — любовь к Родине. 

Сквозь фронт, сквозь тысячу смертей, 

Сквозь Дантов ад концлагерей, 

Сквозь море крови, горя, слез 

Я образ Родины пронес. 

Как путеводная звезда, 

Сиял он предо  мной всегда. 

  

     Широко  известным среди заключенных  было и прекрасное стихотворение, написанное в Заксенхаузене: 

Я вернусь еще  к тебе, Россия, 

Чтоб услышать шум твоих лесов, 

Чтоб увидеть  реки голубые, 

Чтоб идти тропой моих отцов. 

Я, как сын, люблю  тебя, Россия, 

Я люблю тебя еще сильней, 

Милые просторы голубые 

И безбрежность всех твоих морей! 

Я вернусь еще  к тебе, Россия, 

Чтоб услышать шум твоих лесов, 

Чтоб увидеть  реки голубые, 

Чтоб идти тропой моих отцов. 

     Об  этом стихотворении А. Абрамов в  своей книге «Лирика и эпос Великой Отечественной войны» справедливо писал: «Некоторая традиционность формы и просто не отточенность стихотворения могут сегодня скрадывать от нас остроту мысли поэта-узника. Между тем он проницательно говорит о преемственности дела героев Октября в делах героев войны с фашизмом, выражает идею, близкую к той, которой жили и другие поэты...» 

     Идеи  патриотизма, ненависти к захватчикам, вера в победу, дух интернационального антифашистского братства и гуманизм – вот что объединяло «стихи за колючей проволокой» со всей советской поэзией. 

     С ходом войны стала все яснее  вырисовываться еще одна характерная  особенность лирики тех лет: она  все чаще и охотнее стала вбирать  в себя большой и напряженный  мир философских раздумий, все  чаще стала прибегать к таким приемам лирической типизации, которые приближались к символу или аллегории. Все меньше становится, по сравнению с начальным периодом войны, фактографических, информационных стихов, все более заметную роль приобретает философская интонация и символ как результат углубленного осмысления жизни. Черточки и детали фронтового, окопного быта, штрихи поведения человека на войне все чаще используются поэтами не только как выразительные средства поэтической живописи или графики, но и как самостоятельные, наполненные философским содержанием образы-понятия. Характерно в этом отношении видоизменение лирики А. Недогонова. Его «окопные» стихи, ранее несколько замкнутые в пределах солдатского быта, отныне смело включают в себя и дальний, но все отчетливее видимый поэту контур Победы и еще более отдаленный послевоенный солнечный мирный день. В одном из стихотворений он снова описывает окоп, но как? 

Взглянул солдат вокруг окопа: 

в траве земля, в дыму трава. 

Пред гребнем  бруствера — Европа, 

за гранью траверза — Москва. 

В этом же стихотворении  убитый сапер лежит у него 

мертвой головою  — 

на Москву, 

сердцем отгремевшим  — 

на потомков. 

     Даже  любовная, интимная лирика начинает удивительно  естественно сочетать в себе детали грубого, кровавого солдатского  быта с высокой торжественной патетикой, которая позволяет читателю видеть не только «ближнее», но и «дальнее»: страну, историю, победу. 

Все настойчивее, шире, звонче и выше звучит в поэзии голос жизни и любви. 

любви серебряное горло, 

Лебединый голос  у любви... 

Вижу – руки ты ко мне простерла, 

И зовешь... Не надо, не зови. 

Дай забыться хоть на миг единый, 

Снов моих заветных не тревожь. 

Разве чем-нибудь на лебединый 

Голос мой натруженный  похож? 

Разве ты не чувствуешь, что дымом 

Я пропах у роковой  черты? 

Что с таким  суровым, нелюдимым 

Будешь делать, ласковая, ты? 

Но опять мне  в грохоте и вое 

Голос твой звучит, как наяву: 

«Ты такой мне  стал дороже вдвое, 

Я тебя такого и  зову» 

     Это – Николай Рыленков, 1944 год. Но сходное  писали многие. Любовная лирика не только завоевывала в военной поэзии свое положение, но одновременно и как бы укрупнялась, так как постоянно соотносилась, не могла не соотноситься с войной, неотступно напоминавшей человеку об игре жизни и смерти, о цене победы и человеческого счастья, от победы — общей победы — неотделимого. 

У погодков моих нет ни жен, ни стихов, ни покоя, – 

только сила и юность. А когда возвратимся  с войны, 

все долюбим  сполна и напишем, ровесник, такое, 

что отцами-солдатами  будут гордиться сыны,… – 

писал С. Гудзенко. 

Потому-то настоящее  — сегодняшнее военное настоящее (как у М. Дудина его знаменитый «трехсотпятидесятый день войны» в  стихотворении «Соловьи») представлялось особо многозначительным, как бы вдвойне подлинным: ведь в нем, будучи полностью от него зависимым, жило и нетерпеливо заявляло о себе завтрашнее будущее. Как никогда текущий, пестрый, горящий, смертельный военный день представлялся частичкой творимого эпоса. 

Конец февраля. 

Как занавески, 

синеет небо в пробоинах стен. 

Немцам стрелки  на перекрестках 

Дорогу указывают  в плен. 

Это история. 

Это память… 

     Усилившееся внимание поэзии к большому понятию  времени — к будущему и к  прошлому – свидетельствовало о  стремлении понять в общей цепи исторических перемен свое настоящее. Что такое  сегодняшняя война? Эпизод ли она в пестрой веренице бесконечных исторических событий, или она действительно великая война, тот «последний и решительный бой», о котором пелось в гимне? Первый же год показал, что враг, с которым пришлось воевать советскому народу, это не только враг какой-либо одной нации или нескольких народов, это — трагедия всего человечества. Из ощущения величия развернувшейся битвы и родилась лирика укрупненного зрения, учащенного исторического дыхания, широких символов и патетики. Даже личная судьба и возможная гибель многими начала ощущаться в свете великой исторической миссии, выпавшей на долю народа. Отсюда трагедийно-патетическая, но внутренне оптимистическая интонация так называемой личной лирики в поэзии второй половины Великой Отечественной войны. Пожалуй, никогда со времен Вл. Маяковского наша поэзия не разговаривала с такой величавой открытостью и прямотою с Вечностью, Историей, Народом. Гражданский и воинский долг, жизнь, смерть и бессмертие, назначение и роль человека в судьбе Отечества — вот что выходит сейчас на первое место и принимает весьма своеобразное звучание. 

     Широко  распространенной поэтической идеей, которую можно проследить во множестве  вариантов чуть ли не у всех поэтов этого времени, становится мысль  о неистребимости и необычайной протяженности единичной человеческой жизни, если брать ее в совокупности с народом и национальной историей. Индивидуальная судьба, оборванная войной и исчезающая навечно, вместе с тем является в жизни своего народа тем связующим светоносным звеном, что сближает оба берега истории. Не всем суждено переплыть эту трагическую реку крови, но погибшие жизни, в конце концов, соединят обе земные тверди для будущей счастливой пашни. 

     Естественно, что ощущение почти зримой связи  времен, вдруг протянувшейся через  человеческие души потомков воинов Куликова и Бородина, родило в лирике военных лет широкую волну исторических воспоминаний и ассоциаций. Солдат Великой Отечественной войны, сражающийся на древней Непрядве, лежащий в маскхалате на льду Чудского озера, наводящий понтоны через Дон и умирающий у петровского Орешка, не мог не почувствовать своей кровной связи с большой биографией Отечества. Литература отвечала этой потребности великолепными историческими экскурсами А. Толстого в прозе и многочисленными лирическими стихотворными медитациями на исторические темы, всегда тесно сопряженными в потоке лирического высказывания с современностью. Можно сказать, что ощущение далекого прошлого, обострившееся в годы Великой Отечественной войны, постепенно обрело в лирике этих лет определенную полнозвучность и широту — в особенности в превосходных исторических стихотворениях Д. Кедрина, поэмах В. Луговского, в лирике и поэмах Л. Мартынова. 

     Ощущение  своего времени как звена историй, тяга к крупномасштабности, укрупненность  поэтического зрения, насыщенность лирики философскими и историческими образами-понятиями — все это было в родстве с исподволь зарождавшейся и оформлявшейся поэзией лироэпического и эпического облика и склада. 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

СПИСОК ИСПОЛЬЗУЕМОЙ ЛИТЕРАТУРЫ 

1.  Абрамов  А. Указ. соч., с. 111. 

2.  Азаров  Во. Ленинграду. Л., 1942. 

3.  Берггольц  Ольга. Собр. соч.: В 3-х т. Л., 1973, т. 2. 

4.  Брежнев  Л. И. Великий подвиг советского  народа. М., 1975. 

5.  Бровка  Петрусь. К родным берегам.  М., 1943. 

6.  Ветров  Д. Дорога в Молдавию. 1941—1943. Кишинев, 1946. 

7.  В кн.: Стихи  за колючей проволокой: Блокнот,  найденный в Заксенхаузене. М., 1959 

8.  Гудзенко  С. Указ. соч. 

9.  Друнина  Юлия. Качается рожь несжатая... —  В кн.: Поэзия в бою: Стихи  о Великой Отечественной войне. М., 1959. 

10.  Дудин Михаил. Стихи. М., 196. 

11.  Железнов  Павел. Жди победу! — Красноармейская  правда: Газ-Зап. фронта. 1942, 10 дек., №  341 (6562). 

12.  Исаковский  М. Соч.: В 2-х т. 1941—1950. М., 1951, т. 2. 

13.  История  русской советской литературы. М., 1963, т. 2 

14.  Кедрин  Дмитрий. Избр. произведения. Л., 1974 

15.  К о ч  н е в М. Объятия земли.  Иваново, 1943 

16.  Лебедев-Кумач  Вас. Песни и стихотворения.  М., 1960 

17.  Люшнин  Гр. Не расстрелянная песня: Стихи.  М., 1974 

18.  Маяковский Владимир. Полн. собр. соч.: В 13-ти т. М., 1958, т. 10 

19.  Михайлов  Ал. Три эмблемы: Из заметок  о поэзии военных лет.— Наш  современник, 1977, № 5. 

20.  Москвин  Н. Партизанскими тропами. Цит.  до статье: Ситковецкая Майя. Звучит  как гимн.—В кн.: Когда пушки гремели, 1941—1945. М., 1973. 

21.  Наровчатов  С. Поэзия в движении: Статьи. М., 1966 

22.  Недогонов  Алексей. Лирика (1938—1948). М., 1949 

23.  Орлов Сергей. Стихотворения. Л., 1968 

24.  Пришелец  Антон. Поход: Стихи. М., 1945 

25.  Прокофьев  А. Ольга. — Красная звезда, 1942 

26.  Рыленков  Николай. Стихотворения, М., 1964 

27.  Светлов  М. Стихотворения и поэмы. Л., 1966 

28.  Симонов  Константин, Стихотворения и поэмы.  Л., 1982 

29.  Ситковецкая  Майя. Указ. соч., с. 92. 

30.  См. кн.: Вспоминают  друзья. Л., 1977, с. 117. 

31.  Советские  писатели на фронтах Великой  Отечественной воины. – В кн.: Литературное наследство; М., 1966, т.78, кн. 1 

32.  С п и  в а к И. Указ. соч 

33.  Сурков  Алексей. Большая война. М., 1942, с. 6. 

34.  Сурков  Алексей. Подошла война к Подмосковью...— В кн.; Присягаем Победой: Стихи о Великой Отечественной войне. М., 1975