Герберт Маркузе "Одномерный человек"

«Всепоглощающая сила общества, — пишет Маркузе, — исчерпала художественное измерение путем ассимиляции его антагонистического содержания. В сфере культуры новый тоталитаризм утверждает себя именно в гармоническом плюрализме, где наиболее противоречивые произведения и истины мирно сосуществуют в безразличии». В результате чего, по утверждению Маркузе, исчезает смысл искусства вообще. Искусство всегда основывалось на изображении отчуждения, и радикализм заводит Маркузе так далеко, что в подлинном искусстве он видит только силу отрицания. «Искусство, — пишет он, — обладает магической силой только как силой негации. Оно может говорить на своем языке лишь в той мере, в какой его живые образы отрицают и отвергают установленный порядок». Поскольку искусство уже не в состоянии это делать, оно переходит в одномерность и утрачивает собственный смысл. Технологическая реальность, по словам Маркузе, подрывает не только традиционные формы, но и само основание художественного отчуждения, т. е. оно обесценивает не только определенные «стили», но и саму сущность искусства.

Наряду с одномерной культурой  Маркузе подвергает тщательному  анализу и одномерное мышление. Философией, соответствующей структуре индустриального  общества, он считает современный  позитивизм со всеми его ответвлениях, в особенности же — философию лингвистического анализа. Последняя, как известно, претендует на исцеление мышления и языка от метафизических и спекулятивных «призраков». Маркузе критикует эти притязания: рассматривая лингвистические концепции Остина и Витгенштейна, он характеризует их как «академический садо-мазохизм, самоуничижение, самообличение интеллектуала, чья работа не нашла выхода в научных, технических или подобных достижениях». В итоге вся эта философия определяется им как интеллектуальное оправдание глобальной социальной структуры, устраняющей альтернативные способы мышления, противоречащие установленному порядку суждений. «В условиях тоталитарной эры, — резюмирует Маркузе, — терапевтическая задача философии является политической задачей; как только установленный порядок обыденного языка стремится сгуститься в тотально манипулируемый и идеологизированный мир. Ибо политика появляется в философии не как специальная дисциплина или объект анализа и не как специальная политическая философия, но как намерение ее понять и постигнуть неискаженную действительность. Если лингвистический анализ не содействует такому пониманию, если, вместо этого, он способствует замыканию мышления в круг искаженного мира обыденной речи, он оказывается полностью несущественным. И, в худшем случае, он есть бегство в неполемическое, нереальное, в то, что полемично лишь с академической точки зрения» .

Обобщая свой критический  анализ одномерности современного человека, Маркузе не может обойти вопрос о  причинах существующего положения. Его ответ полностью совпадает  с мнением большинства буржуазных философов: вина за столь грандиозные  масштабы отчужденности современного человека лежит на науке Нового времени. Ссылаясь на книгу Э. Гуссерля о «кризисе европейских наук», автор «Одномерного человека» ищет корни современного индустриализма в галилеевской науке. Эта наука, утверждает Маркузе, давно уже перестала быть наукой в собственном смысле слова, т. е. чисто теоретическим исследованием вселенной, но взяла на себе универсальную роль в одномерном обществе: она проникла во все сферы — в политику и экономику, в духовную жизнь и мораль, в искусство и даже в быт. В конечном счете, ее стиль мышления детерминирует сейчас всю совокупность социальной жизни развитых индустриальных стран.

Завершив критику индустриального  общества, Маркузе, казалось бы, ставит читателя в безысходное положение. «Одномерность» в его изображении  выглядит почти непреодолимой силой. Но, оказывается, у автора есть один выход, и он делится им с читателем.

Маркузе выдвигает некий  план, или, как он предпочитает выразится  «проект» освобождения от одномерной рациональности. Суть этого проекта  не в том, чтобы просто критиковать  установленный порядок, а в том, чтобы внутри этого порядка сформулировать некий тип рациональности, который  не вмещался бы в рамки существующей рациональности и, следовательно, подрывал бы ее изнутри. Дело в том, что, по мнению Маркузе, господствующая рациональность есть осуществление определенного  исторического проекта. Для того, чтобы осуществить себя исторически, ей необходимо было вытеснить предыдущий тип рациональности. Таким образом, перед новой рациональностью  стоит аналогичная задача. «Проект» Маркузе оказывается «трансцендентным проектом», имеющим свои собственные  новые критерии рациональности. Эти  критерии, в формулировке Маркузе, выглядят следующим образом:

«1) Трансцендентный проект должен быть в согласии с реальными  возможностями, открытыми на достигнутом  уровне материальной и интеллектуальной культуры. 
2) Трансцендентный проект, вместо того чтобы фальсифицировать, установленную тотальность, должен демонстрировать свою собственную более высокую рациональность в трояком смысле, а именно: 
   а) он выдвигает перспективу сохранения и улучшения продуктивных достижений цивилизации; 
   в) он ограничивает установленную тотальность в самой ее структуре, основных тенденциях и отношениях; 
   с) его осуществление сулит больший шанс на мирное урегулированное существования, в рамках институций, которые сулят больший шанс на свободное развитие человеческих потребностей и способностей» .

Уже одной приведенной  выдержки вполне достаточно, чтобы  убедиться в нереальности и утопичности  маркузеанского «проекта». Он противоречив от начала и до конца. Нельзя сказать, что Маркузе не видел этих противоречий. Он их хорошо чувствует, но избавиться от них у него нет возможности. Видимо, это и побуждает его закончить свою книгу художественно эффектной сентенцией Вальтера Беньямина: «Только из-за людей, потерявших надежду, дана нам надежда».

Надо отметить, что еще  до появления «Одномерного человека», в произведении «Эрос и цивилизация» (1955) Маркузе пытается углубить критику  цивилизации и взяться за исследование истории цивилизации и культуры. Исходя из своеобразного осмысления теории Фрейда, он пытается не только дать анализ современного индустриального  общества, но и наметить теоретические  перспективы общества нового. По мнению Маркузе, расширение понятия Эроса, внесение новых элементов в его  содержание, должны способствовать заменерепрессивной цивилизации цивилизацией нерепрессивной. Для теоретического обоснования нерепрессивной цивилизации Маркузе пытается подвести под теорию Фрейда такие соображения, которые откроют доступ к обоснованию возможности нового общества. Первым из них является утверждение возможности нерепрессивного либидо в период зрелости цивилизации. Подобное развитие возможно на основе тех умственных способностей, которые находятся вне принципа реальности и на базе которых в существующей среде возникает свобода.

По мнению Маркузе, путем, который может привести к появлению  новой реальности, является сила воображения, фантазия, пренебрегающая существующими  культурными ценностями. Эта способность  приобретает решающее значение в  структуре разума по Маркузе, так  как он хранит праисторическую, архаическую  память о том времени, когда человек  являлся целостностью, находящейся  в гармонии с природой. Фантазия имеет собственную истину, а также и претензии на знание. Это память о свободе, способность сохранения целостности и всего того, что человек утратил благодаря прогрессу. По мнению Маркузе, фантазия ведет к знанию, используя искусство, и именно искусство может привести к гармонии противоречивую реальность. Фантазия истинна там, где говорит о свободе и возврате к архаической гармонии. В искусстве это достигается отрицанием несвободы, и его истинность измеряется степенью представления свободы,   т. е. она должна быть рассмотрена как эстетический феномен. Таким образом, искусство противостоит реальности, управляемой производственным принципом.

Маркузе указывает, что, хотя искусство всегда являлось формой противодействия, представляя репрессированную свободу, на современном этапе, из-за крайней  формы принципа производительности, существующая оппозиционность искусства  уже не является эффективной. По его  мнению, оппозиция утеряла свою жизнеспособность, и уже не представляет радикальную  силу. Маркузе считает, что искусство  сохранит свою подлинную сущность там, где разрушит традиционные формы  и превратится в радикальную  силу в деле освобождения репрессированной свободы, и такую силу он видят  в современном искусстве авангарда. Если же искусство примиряется с  подавляющим характером общества, то оно может играть в нем лишь отрицательную роль.

Маркузе не разделяет мнения Фрейда о том, что ни на одной ступени  развития цивилизации фантазия не меняет своего значения. Он старается обосновать, что цивилизация в форме, отличной от нынешней, и опирающаяся на другой принцип реальности — возможна, что фантазии это под силу, что ее образы (images) обращаются не только к прошлому, но и к будущему, и в большей степени — к будущему, чем к прошлому. Главным для Маркузе является обоснование возможности направления фантазии на будущее; то есть обоснование того, что Фрейд считал просто утопией. Здесь Маркузе обращается к Юнгу, взгляды которого на воображение разделяет. Юнг приписывает воображению сознательность и считает его той силой, которая объединяет всякое противоречие разума. Признание воображения объединяющей силой разума является для Маркузе самым важным. Он считает, что оно в состоянии проложить мост между субъектом и объектом, прошлым и будущим и т. д. Для фактологического обоснования возможности воображения будущего Маркузе обращается к сюрреализму, который ищет в будущем свободу и счастье. Маркузе всецело согласен с идеей сюрреалистов о том, что воображение более глубоко постигает реальность, что его образы более истинны, чем факты; отличительным признаком этих образов и является то, что их истинность, состоящая в том, что она выражает «великий отказ», отказ подавления во всех измерениях, не совпадает с истинностью фактов.

Эта борьба за свободу под  силу только искусству, так как с  социальной и политической точки  зрения она пока что представляется утопией. Обращение к будущему с  помощью нерепрессивной социальной конструкции он считает вполне возможным  даже с социально-политической точки  зрения: когда тотальность репрессии  устранена, открывается дорога к  возможностям нерепрессивной цивилизации. Таким образом, Маркузе пытается с помощью воображения перекинуть мост между эстетикой и политикой. Утопия по своей природе является единением логического и эстетического, рационального и чувственного. Поэтому  обращение воображения к утопии, особенно в социально-политическом аспекте, представляется Маркузе самым  выгодным путем.

Воображению у Маркузе  отводится одно из главных мест в  деле проектирования будущего общества. «Великий отказ» Маркузе является детищем  воображения: оно является единственной способностью разума, которая противостоит и отрицает существующую реальность, связывая действительное с возможным. Воображение, считает Маркузе, демонстрирует возможность превращения утопического мира в реальный. Воображение представляет собой ту способность, которая открывает возможности противостояния существующему обществу.

Для обоснования нерепрессивной цивилизации Маркузе обращается к образам Орфея и Нарцисса как к архетипам человеческого  существования в условиях репрессивной цивилизации. Направляющим архетипом  цивилизации у Маркузе является Прометей как символ прогресса. Но такой  символ неприемлем для него, поскольку  он утверждает принцип репрессированной реальности и служит ее прогрессу, следовательно, Маркузе ищет символы для новой  реальности в архетипах, наполненных  противоположным содержанием. Образы Орфея и Нарцисса являются символами  нерепрессивной реальности, которые  оправдывают присутствие красоты, спокойствия и того порядка, который не подавляет человека. И в такой реальности инстинктивные потребности человека удовлетворены.

Для философского обоснования  «орфическо-нарцисского эроса» Маркузе  обращается к философии Баумгартена, Канта и Шиллера, где эстетическое измерение представлено как объединяющее чувственную и моральную сферу. эстетическое измерение в маркузеанской  интерпретации теории Канта предстает  сферой, посредством которой окажется возможным осуществление принципов  нерепрессивной цивилизации, где «разум чувственен, а чувства — разумны». Далее он обращается к шиллеровской форме цивилизации, где посредством импульса игры эстетическая функция приведет к согласию чувства и разум, снимет с разума репрессивные признаки и скоординирует его с потребностями чувств.

Для обоснования новой  реальности Маркузе обращается к  примату чувственности, так как  считает, что она является определяющей для существования свободной  культуры. А в свободной культуре необходимы сублимация разума и самосублимация чувства, благодаря чему высокие  ценности и низкие способности придут в согласие и будут способствовать существованию свободного индивида в свободном обществе. Однако конкретного  обоснования возможности этого  у Маркузе не имеется.

В деле создания нерепрессивного  порядка Маркузе считает решающими  сексуальные инстинкты, так как  создание такого порядка в большей  мере зависит от того, смогут ли в  измененных социальных условиях сексуальные  инстинкты создать соответствующие  свободные отношения между индивидами, т. е. смогут ли они, после устранения господства принципа производственности, создать «либидную рациональность». Для Маркузе важно показать, сколь  определяющую роль играет подавление сексуальных инстинктов, отличающее существующую цивилизацию, как в  противопоставлении индивида и общества, так и в разрушении целостности  индивида. По его мнению, в условиях нерепрессивной реальности будет наблюдаться  абсолютно противоположная картина, поскольку трансформация сексуальных  инстинктов вызовет изменения и  в общественных институтах. Хотя освобождение сексуальных инстинктов в обычных условиях грозит уничтожением государства, Маркузе в своей модели нового общества видит иные перспективы: в свободном обществе, благодаря устранению принципа производительности, социальная трансформация изменит содержание сексуальных инстинктов. И в этом случае сексуальность претерпевает самосублимацию (этот термин у Маркузе означает трансформацию сексуальных инстинктов после устранения принципа производительности). Самосублимация подразумевает восстановление первичной структуры сексуальности и расширение ее понятийного содержания. Самосублимация для Маркузе является самой приемлемой формой из тех, которые протекают без десексуализации, поскольку это такое положение, при котором сексуальные инстинкты и удовлетворены (но их сексуальная организация отличается от прежней, существующей при господстве принципа производительности), и, вместе с тем, либидозны.