Исследование мнения студентов об организации питания в НГУЭУ и возможности ее улучшения

– Теория демонстративного потребления пищи (Т. Веблен);

– Концепция вкуса (П. Бурдье);

– Культурно-сакральный подход (Э. Лич);

– Концепция символического значения пищи (С. Кириленко).

Важно отметить тот факт, что для всех вышеперечисленных  подходов имеет значение не столько  первичная физиологическая функция  потребления пищи, сколько социальная и даже культурная составляющие.

Если  говорить о статусной или демонстративной  теории потребления пищи, разработчиком  которой был Т. Веблен, то здесь важно отметить следующие моменты. Во-первых, изначально существовала концепция престижного потребления в целом, и касалась она, прежде всего, моды. Однако в дальнейшем в его теории стали прослеживаться аспекты, имеющие непосредственное отношение к питанию. В своей книге «Теория праздного класса» он представил и развил идею о том, что «образ жизни и модели потребления не только отражают социальные различия, но также и действуют как средства поддержания высокого социального статуса»¹⁰. Исходя из данного высказывания, становится ясно, что, по мнению Веблена, в процессе потребления происходит символизация статуса, и это касается, преимущественно, высших классов.

Более развернутой и содержательной является концепция вкуса П. Бурдье.

С точки  зрения французского социолога, человек  в своей обыденной жизни —  будь то повседневная деятельность или  практики питания, опирается на прошлый  опыт. Он называет это габитусом: «приобретенной системой порождающих схем»¹¹, которые, в свою очередь, и порождают устойчивые предпочтения – вкусы.

Однородность  габитусов в рамках отдельного общественного  класса дает возможность входящим в  него представителям идентифицировать, классифицировать и расшифровывать смысл потребительских практик  без особых усилий. При этом многое воспринимается на уровне сформированного  габитусом здравого смысла; другая же часть действий — на уровне манер, то есть инкорпорированных телесных практик.

П. Бурдье обращает внимание на то, что устойчивое воспроизводство определенных практик питания или культурного потребления выглядит, как стратегия и объективно организована как таковая, но при этом может не быть продуктом никаких стратегических намерений. Просто устойчивость действий порождает иллюзию их целенаправленности.

Таким образом, вкусы преобразуют физические свойства потребительских благ в символические  выражения классовых позиций  и становятся порождающей формулой для различных стилей жизни. Стили  жизни оформляются в отношении  друг к другу как «обусловленные различия в практиках действия разных классов, которые оцениваются не только с точки зрения масштаба и структуры потребления, но и наделяются определенным символическим смыслом и уровнем престижа»¹².

Важно отметить, что используются стили жизни  в основном с целью распознавания  «своих» и социального дистанцирования от других классов. Различия в потреблении, несомненно, зависят от уровня доходов, но не являются полностью обусловленными им. К примеру, с ростом материального благосостояния людей вовсе не обязательно возрастает величина их потребления. Напротив, «в высших классах вырабатываются особые вкусы, связанные с непринужденным самоограничением и своего рода «социальной цензурой». Эта добровольная аскеза выражается, например, в воздержании от разного рода грубых удовольствий, в соблюдении всяческих ограничений в еде (увлечении разными диетами) и т.д.

Важно и  то, что порождаемая габитусом  устойчивость предпочтений не превращает связь между условиями существования  и практиками действия в автоматическую зависимость. Даже устойчивые предпочтения способны видоизменяться под воздействием столкновения с новыми проблемными  ситуациями и другими стилями  жизни, когда человек попадает в  поле стратегического выбора.

Итак, функции  товаров не сводятся к использованию  их полезных свойств, они являются также  важным средством социальной дифференциации в обществе. Влияние экономического капитала повсеместно опосредуется культурным капиталом, наделяя потребительские  практики специфическим смыслом, а  человека — особого рода избирательностью по отношению к этим практикам.

Другой  важный момент в анализе Бурдье — различение «формы» и «содержания» в потреблении материальных объектов. Для того чтобы наглядно продемонстрировать это различие, ученый приводит в пример социальное пространство продуктов питания.

С точки  зрения Бурдье, «содержание» отражает функциональное использование вещей — в данном случае, это означает принимать пищу для того, чтобы не испытывать чувство голода. «Форма» же касается главным образом процесса сервировки, порядка подачи блюд, а также других ритуалов, которые не имеют непосредственного отношения к функциональному потреблению пищи с целью утоления голода. «Если в этом контексте говорить о группах, ранжированных по общей сумме аккумулированных капиталов всех видов, то для высших классов в потреблении продуктов питания значительно важнее форма, тогда как для низших классов — содержание»¹³.

Любопытным  также представляется подход к потреблению  пищи, сформулированный Э. Личем. И дело даже не в том, что он смог наиболее полно раскрыть суть осуществления практик питания, а в том, что он взглянул на эту телесную практику с другой стороны.

В своей  работе «Культура и коммуникация: логика взаимосвязи символов» Лич рассматривает питание как элемент культурной, а иногда и сакральной практики. Он выделяет три вида человеческих практик:

— «естественная биологическая активность человеческого тела: дыхание, биение сердца, процесс обмена веществ и т. д.;

— технические действия, направленные на изменение физического состояния внешнего мира: выкапывание ямы в земле, варка яйца;

— «выражающие» действия, которые либо просто говорят нечто о состоянии мира, каким он является, либо претендуют на изменение мира метафизическим способом»¹⁴.

При этом выделенные аспекты поведения никогда  не бывают полностью автономны друг от друга. Даже простейшее техническое  действие имеет два значения: биологическое  и «выражающее». Тот способ, которым  человек готовит кофе, и те приспособления, которые он использует при этом, несут информацию о его культурном багаже.

В результате вышесказанного, автор утверждает, что человеческая коммуникация обеспечивается посредством «выражающих» действий, которые проявляются в виде сигналов, знаков и символов.

Таким образом, в течение всей жизни мы интерпретируем результаты «выражающих» действий других людей. К примеру, мы можем понять, что церковь не является обычным  жилым домом, всего лишь посмотрев  на нее. Однако «выражающие» действия, положившие начало этому различению, имели место много лет назад.

Лич предполагает, что все разнообразные невербальные параметры культуры, такие как пища, приготовление еды и прочее, — организованы в модельные конфигурации так, чтобы включать закодированную информацию по аналогии со звуками, словами обычного языка.

Далее автор  вводит понятия метонимии и метафоры, приводя в пример колдунов. Маг  оперирует одновременно как образными  символами (которые основаны на метафоре), так и знаками (которые основаны на метонимии). Суть в том, что магический обряд, наблюдаемый в действии, имеет  ощутимо другую природу, нежели прямое техническое действие. И наше повседневное поведение точно также переполнено  логической двойственностью такого рода. А отдельные практики, в  том числе и практики питания, попадая в иной контекст, меняют свое значение.

Концепция, предложенная российским исследователем С. Кириленко, обобщила вклад классиков социологии потребления и адаптировал их идеи под нашу действительность.

В своем  подходе Кириленко начинает с  того, что погружает нас в историю  становления представлений о  питании. Он говорит о том, что  традиционно потребление рассматривалось  как способ удовлетворения базисных человеческих потребностей посредством  расходования товаров, продуктов питания. Однако, изучение феномена потребления в развитых странах современного Запада привело исследователей к выводу, что оно становится для широких масс населения, прежде всего, «систематическим актом манипуляции знаками»¹⁵. Вследствие этого, возникает процесс социального конструирования чувства идентичности, то есть принадлежности к той или иной группе. К примеру, употребление в пищу определенного рода продуктов для обозначения себя как члена определенного класса, субкультуры или напротив — для подчеркивания своего пребывания вне ее.

Таким образом, в процессе потребления объект превращается в символ, а это, в свою очередь, означает, что, потребляя его, мы не столько удовлетворяем свои базовые  потребности, сколько сигнализируем  окружающим с помощью набора потребляемых товаров, кто мы такие и чего, собственно, хотим. Исходя из этого, смеем предположить, что потребление выполняет функцию  коммуникации. При этом важно, что  знаки, вкладываемые в это потребление, тоже играет свою роль. Они являются носителями информации о социальном опыте потребителя, о его месте  в иерархии. Причем, конструируются знаки далеко не всегда исходя из индивидуальной воли человека.

Также стоит  сказать о том, что переход  к потреблению символов создает  необходимую для этого группу свидетелей потребления. Они вступают в этот процесс и становятся такими же обязательными участниками, как  и потребители. Ведь невозможно потреблять символы, создавая с их помощью текст  без наличия присутствующих, которые  могут это послание прочесть.

«Сложность  исследования символического значения пищи, как и других предметных реалий культуры, связана с тем, что она  не создана специально для передачи сообщений. Специфика знаковых свойств  бытовых предметов определяется их промежуточным положением между  миром утилитарным и миром символическим»¹⁶, — пишет социолог и культуролог С. Кириленко в работе «Символизация пищи в современном обществе».

Именно  от соотношения этих свойств зависит  семиотический статус вещи. Высокий  статус, связанный со способностью передавать значения, вещь приобретает в случае становления частью определенной знаковой системы. Примером таких форм символизации вещи служат ритуал и элементы этикета.

При этом в разных культурах доминирующее значение приобретают различные  знаковые системы, которые способны изменять семиотический статус вещных объектов. В традиционной культуре — это ритуал, а в современном  обществе – показное потребление  и реклама.

Пища  также приобретает знаковые функции  при вхождении в определенную знаковую систему. «Информативные коды пищи возникают в процессе коммуникации, тесно связаны с социальным и  культурно-историческим контекстом»¹⁷.

Истоки  символического значения пищи, как  известно, лежат в глубокой архаике, в недрах мифологического сознания, тщательно исследованного К. Леви-Стросом. Семиотический статус традиционной пищи чрезвычайно высок. Любая трапеза связана с бытовой обрядностью, восходящей к архаическим ритуалам, к жертвоприношению. К примеру, по сей день продукты питания используются в ритуальном поведении, например, некоторые блюда подаются к столу лишь в особых случаях (в дни религиозных или иных праздников). Нередко продукты приобретают такую символическую нагрузку, что становятся частью культа, как в случае употребления пищи в религиозных обрядах — в христианской литургии вкушение хлеба и вина как крови и плоти Христа.

При этом, первичность утилитарного в пище еще более неочевидна. Так, архаические  пищевые табу мало связаны с представлением о питательной ценности. Продукты, обладающие высоким семиотическим  статусом (ритуальная пища), не рассматриваются  как способ утоления голода либо, наоборот, употребляются чрезмерно, превышая всякий порог насыщения.

В культуре модерна происходит процесс десакрализации пищи, который, однако, не означает, что у еды исчезает символическая нагрузка. Пища приобретает статусную функцию, которую, прежде всего, выражает идея вкуса, о которой мы говорили при рассмотрении концепции П. Бурдье. Повторим лишь то, что рождение вкуса в буржуазном обществе порождается символическим противостоянием классов.

В постиндустриальном обществе продукты и сам процесс  питания приобретают новые значения, их символизация получает свои особенности  и формы. Это связано с рядом  социокультурных факторов:

— процессом глобализации;

— формированием новой структуры неравенства горизонтального типа;

— становлением общества потребления;

— виртуализацией и визуализацией культуры.

Эти разнообразные  факторы вызывают достаточно противоречивые тенденции в сфере потребления  пищи. Среди них, по мнению С.А. Кириленко, доминируют «рационализация и унификация питания, что проявляется в валеологическом подходе к пище, ориентации на критерии науки о питании и отражает функционализацию телесного опыта и формирование нового габитуса человека». При этом одной из важнейших форм символизации пищи становится реклама. Показательно, что среди товаров личного потребления, чаще всего встречающихся в рекламе, первое место занимают продукты питания.

Сегодня наблюдается чрезвычайное разнообразие символических значений, используемых в сфере производства, продвижения  и потребления продуктов питания, которое принимает порой беспорядочные  формы. «Реклама пищи обращается к элементам  социальной памяти, сохраняющимся в  недрах культурного сознания, актуализируя архаические значения пищи». Вместе с тем, появляются новые мифологизированные представления, к которым, в частности, относится миф о «здоровой  пище», которой конструируется средствами массовой информации и, в том числе, рекламой. Благодаря им утилитарные, на первый взгляд, характеристики полезной, диетической пищи обретают знаковые функции. Пища, маркированная как  «здоровая», является неотъемлемой частью и индикатором определенных жизненных  стилей: субкультуры фитнеса и  здорового образа жизни.