Продолжительность жизни

     Один  из авторов этой теории Ф. Нотештейн, полагаясь на научное объяснение причин исторического снижения рождаемости, сначала предложил «быстрое» экономическое развитие, изменение социальной структуры, которое в свою очередь приведет к распространению контрацепции, поскольку нельзя заставить брачные пары использовать контрацепцию без повышения образования, мобильности, уровня жизни, улучшения здоровья. Аналогично К. Дэвис признавал, что «теперешняя смесь культур» не обеспечит ограничения рождаемости раньше осуществления индустриализации, ибо высокая рождаемость — следствие социального порядка фамилистической цивилизации, институциональной сбалансированности и социального контроля. В его теории «перехода» первоначально даже не допускалась возможность того, что «незнание» методов контрацепции могло явиться причиной высокой рождаемости.

     Тем не менее, спустя несколько лет в  общественной атмосфере страха перед  «перенаселенностью» теоретики  стали с пессимизмом смотреть на перспективу экономического развития, опережающего рост населения. Вера в  теорию оказалась недостаточной перед напором мальтузианского алармизма. Поэтому к тезису «быстрого развития» прибавилась мысль о том, что оно должно сопровождаться усилиями по ограничению рождаемости с помощью уже готового средства «быстрого реагирования» — контрацепции. К. Дэвис стал разграничивать демографическую политику на прямое и косвенное «вмешательство». Под последним понимались изменения, относящиеся к модернизации, а прямое вмешательство означало «широкомасштабную правительственную кампанию» по расширению практики контрацепции.

     Любопытно, что демографические условия  развивающегося региона мира К. Дэвис  считал столь ужасными, что допускал «очищающее» воздействие роста  смертности, правда, не в качестве рекомендуемой  меры демографической политики, а  как вероятного последствия кризисного роста населения. Также очевиден и отход Ф. Нотештейна от изначальной теории, где утверждалось, что бедные слои меньше всего будут применять контрацепцию. Однако, вопреки этому тезису озабоченность чуть ли не экспоненциальным ростом населения заставила пересмотреть свои взгляды и рекомендовать для снижения рождаемости позднее вступление в брак и массовый контроль над рождаемостью в т.ч. и среди неграмотных крестьян.

     Д. Ходжсон попытался понять, как  именитые авторы переходной теории предали забвению собственные обобщения, став пропагандистами «планирования семьи» и возведя техническое средство в ранг причины снижения рождаемости. С помощью упрощенной схемы о двойственной природе демографии как одновременно социальной и политической науки он представил историю самой демографии как «переход» от позиции научного исследования и понимания явлений на позицию политики или идеологии, стремящейся изменить процессы в желаемом направлении.

     Пока  рождаемость тихо сокращалась в  Европе, демографы мирно изучали действительность, наблюдая и объясняя происходящее. Но как только заявил о себе рост населения в развивающихся странах (аналогично тому, что было в Европе 200-300 лет ранее, и что привело, кстати, к бурному росту капитализма) ученые заволновались, оценили временный период роста как якобы угрожающий «перенаселенностью» планеты и решительно провозгласили цель снижения рождаемости посредством контрацепции. Ходжсону удалось показать в частности, что «планирование семьи» исходит из механистической концепции общества, где арифметические совокупности индивидов, изолированных друг от друга действуют утилитаристски с точки зрения пользы тех или иных поступков для рациональной личности. Если образовательные программы контрацепции призваны ликвидировать незнание о ней или о негативных последствиях ее неприменения, т.е. если прямо указать на зависимость «ухудшения жизни» от увеличения числа детей в семье, то, как именно неграмотные крестьяне увидят в этом ухудшении «необходимость контроля над рождаемостью»? Как бедность может вызвать контроль над рождаемостью, коли бедные всегда были многодетными?

     В 40-е и в 50-е годы 20 века теория демографического «перехода» в своем классическом варианте казалась лучше всего приспособленной  для понимания ситуации в развивающихся странах. Но как можно было видеть выше, кризисная оценка теоретически прогнозируемого роста населения, под влиянием мальтузианской идеологии привела авторов теории к отходу от ее основ. Видимо в самой теории, скорее констатирующей, чем объясняющей факты следует искать истоки последующих ревизий. Идея ступенчатого «перехода» от высоких уровней смертности и рождаемости к низким их величинам оказалась не конструктивной.

     Развалившаяся система социальной организации  многодетности семьи вела к обвальной рождаемости, которая без соответствующей поддержки была обречена на непрерывное сокращение вплоть до нуля, тогда как теория очерчивала конечный рубеж перехода — уровень простого воспроизводства. «Переходная» методология не допускала сверхнизкой рождаемости и депопуляции как научной проблемы, отсюда, во имя спасения теории неизбежно было изобретение новых стадий и фаз «перехода». Более того, теория, не использующая поведенческого подхода, не в состоянии объяснить колебания коэффициентов рождаемости в ту и другую сторону. К примеру, она оказалось бессильной перед объяснением послевоенного «бэби-бума» в развитых странах, как впрочем и иных отклонений от конечного результата или конечной цели самого демографического «перехода», т.е. от преобладания двухдетности семьи — границы простого воспроизводства. Дж. Колдуэлл совершенно верно назвал «бэби-бумы» развитых стран в 1945-1965 гг. «ненастоящими», вызванными сложным итогом ранних браков и таймингового эффекта в период почти всеобщей брачности.

     Но  эта теория совсем затрещала по швам, когда в Европе и Северной Америке рождаемость стала падать ниже коэффициента суммарной рождаемости, равного 2,0. Сторонники демографического «перехода» стушевались — произошло то, чего не должно было быть вообще, ибо «переход» уже завершился и допускались лишь незначительные конъюктурные колебания. Тогда и возникла спасительная идея «второго демографического перехода». «Первый переход» исчерпал себя и, выполнив свою историческую задачу, отправился в архив. Теперь же вся ответственность за дальнейшее снижение рождаемости ниже границы простого воспроизводства возлагалась на массовое отступление от брака.

     Голландец Дирк Ван де Каа определяет суть «второго перехода» следующим образом: поворот от регистрируемого брака  к сожительству и многообразию сексуально-партнерских структур, переход от семьецентризма к супружеской парности с одним ребенком, переход от превентивной контрацепции к той, где она из средства становится целью, смена массовой полной семьи с детьми неполной семьей с одним родителем и многообразием типов семей и домохозяйств. ⁸

     Для демографов, специально занимающихся снижением рождаемости, в выше приведенных  констатациях нет ничего нового. Д. Колдуэлл еще в 60-е гг. обращал  внимание на то, что изменение систем ценностей влияет на сокращение рождаемости больше, чем экономические обстоятельства. Смена семейной экономики рыночно-индустриальным капитализмом, разумеется, важна, но семейная пирамида связей, «семейная мораль» способна противостоять развалу личных установок к рождаемости лишь благодаря поддержке религии. Однако, усиление европейского эгалитаризма — продукта Французской революции — открыло путь гендерному феминизму и гендерному конструированию социума, хотя главным виновником подавления семейной морали явилось всеобщее образование в государственных школах, настроившее подрастающие поколения против родительского авторитета, и снижающего ценность детей в глазах работающих вне семьи супругов. «Школы преподали …детям… урок безнравственности, показав, что теперь не семья стоит на первом месте»⁹.

     А. Карлсон назвал государственное  образование, отменяющее домашнее образование, где родители становятся учителями  своих детей, «спусковым крючком» спада  рождаемости. В США в 19-20 вв. наблюдается  тесная корреляция между распространением школьного образования и падением рождаемости. Можно сказать поэтому, что государственные школы буквально «пожирали» детей¹⁰. Демографы Д. Клеленд и К.Уилсон уверены, что корреляции между снижением числа детей в семьях и школьным образованием отражают перемены в «идеях и притязаниях», причем результаты демографических исследований свидетельствуют о том, что ослабление религии является самым главным фактором упадка рождаемости¹¹.

     Д. Колеман описывает современную  ситуацию в Европе вне терминологии перехода как «положение дел, не имеющее прецедента в истории». Факт низкой и продолжающейся снижаться рождаемости, процесс убыли населения ведет к радикальным трансформациям социальной структуры, к новому социальному порядку, где число пожилых превышает численность детей, где уменьшается размер домохозяйств, распадаются семьи и растет доля некоренного населения. Эти тенденции выходят за пределы изменений просто населения, здесь резкое преобразование всего общества¹².

     Для тех же ученых, кто работал в  рамках теории демперехода, падение рождаемости до суммарного коэффициента 1,4–1,2 было неожиданным, но они сами замечали противоречивость теоретических построений. Так, Ван де Каа обратил внимание на парадоксальное воздействие «совершенных таблеток» — вместо предрекаемых специалистами по планированию семьи «желанных детей» в браке произошел рост сожительств и сверхбрачных связей с желательным отсутствием беременностей и связанных с ними неприятностей. Точно также система детских пособий и социального страхования работающих матерей не смогла повысить рождаемость в Европе, но увеличила число пользователей этой системы, одновременно уменьшив долю налогоплательщиков. Пенсии по старости, не зависящие от числа воспитанных детей привели к разъединению семейных поколений, дезорганизации семейной преемственности. Выдающийся социальный демограф Ф. Ариес отметил фальшь концепции «детоцентризма», которая отводит ребенку все меньше места в жизни и приводит к снижению ценности детей вообще.

     Р. Лестеге, работающий в терминах «теории  второго перехода», считает, что в нынешних изменениях структур семьи и в упадке рождаемости нет ничего нового: это продолжение отхода западной идеационной системы от христианских ценностей альтруизма и ответственности в сторону воинственного «светского индивидуализма». Подобная секуляризация, уменьшение приверженности к религии и есть причина падения рождаемости. В докладе, сделанном на 37 Конгрессе социологии в июле сего года в Стокгольме, анализ 80 индикаторов ценностей по странам Западной, Центральной и Восточной Европы убедительно показывает, что полная противоположность брачно-семейных тенденций 1-го и 2-го переходов (низкий—высокий процент сожительств, бездетности, разводов, незаконных рождений и т.д.) обусловлена социально-культурным контрастом, противоположностью ценностных ориентаций. За всеми этими сдвигами стоит итоговое влияние секуляризации, которое характеризует отдаление, смещение друг от друга ценностей, прежде как бы спаянных религиозными принципами¹³.

     «Итак, действительная проблема, стоящая как  за „вторым“, так и за „первым“ демографическим „переходом“, — подчеркивает А. Карлсон, — была религиозной: она сводилась к соперничеству веры, которая приветствовала детей, и светским секуляризмом, который их не хотел. Это объясняет, почему „кампания популяционного контроля“ до сих пор продолжается, хотя давно добилась своей исходной цели — нулевого прироста. По-видимому, для тех, кто отстаивает новый социальный строй жизни, даже в мире со стабильным населением — слишком много детей»¹⁴.

     Любопытно, что противоречивость «теории перехода» и тем самым ее неспособность дать удовлетворительные объяснения колебаний уровня рождаемости послужила поводом для Сьюзан А. Макдениал обвинить в этом бессилии всю современную демографию: «…используемый в настоящее время подход для объяснения уровня рождаемости изжил себя, и настало время изобрести новую теоретическую концепцию». И далее, поскольку демография по своей природе абстрактная наука, ориентирующаяся прежде всего на статистические данные, она, вероятно, не способна принимать во внимание постулаты феминистского подхода к анализу рождаемости, которые поистине революционны.

     Это понимание семьи не как биологической  единицы, а как постоянно меняющегося  явления, где гендерное равенство  создает среду социокультурных  конфликтов между ролями мужчин и женщин, поскольку на женщин помимо профессии возлагаются традицией также домашние обязанности. Семья это не нечто репродуктивно целое, а два разных человека «с разными историями болезни». Миф о гармоничной семье снимает проблему «эксплуатации женщин» и «сексуального насилия», о чем в демографии предпочитают не говорить, но что может отражаться на бесплодии и уровне рождаемости. Тем не менее, «феминистская демография» имеет свой, пусть и противоречивый, язык изложения, свои принципы, она сейчас испытывает подъем, и чтобы там не говорили, «феминистская демография» уже в полете, и, как некогда братья Райт, взлетевшие на своем Китти-Хоке, «поворачивать назад она не собирается».¹⁵

     В современной демографии при обилии рабочих гипотез, концепций и  теорий есть две полярные парадигмы, противоположным образом интерпретирующие одни и те же факты продолжающегося снижения низкой рождаемости и убыли населения. Они могут именоваться различным образом в разных странах, но фактом остается то, что более «старая» из них видит проблему (в соответствии с мальтусовским или неомальтузианским кодексом чести) в «перенаселенности», а та, что «помоложе», — в депопуляции.