Черняхоаская культура

Лихо расправившись  с подписью, он приступил к чтению основного текста. Первый знак он исказил, сократив горизонтальную черту до половины; в третьем знаке должна быть двурогая стрелочка острием вниз. Гриневич один рог не изобразил, второй начертал с разрывом от мачты. В результате вместо чтения НЪШЕКАКИ он предложил чтение РЕШЕК. Слова РЕШЕК в русском языке нет, однако эпиграфист его изобрел и на другой надписи, на пряслице из Белоруссии, пояснив, что оно означает ВЕРЕШЕК, и, стало быть, обозначало пряслице. Далее четыре знака переписаны верно, но вместо чтения ЦЕ ВОЗЬЖА, или, в крайнем случае, ЦЕ ВОЗЬНА, он читает ЦЕ ВОЗЬНЕ. Наконец, слово СУЛИИ и переписано и прочитано верно. Гриневич понимает ВОЗЬНЕ как ВЕРНИ, а СУЛИИ — как дательный падеж от женского имени СУЛИЯ. Нечего и говорить, что все три слова в русском языке отсутствуют, хотя слово ЦЕ бытует в украинском языке. Таким образом, текст СУСАДИ ИКАИ НЪШЕКАКИ ЦЕ ВОЗЬЖА СУЛИИ, являющийся сущей абракадаброй, он дотягивает до чтения СУСЕДИ МУИ, РЕШЕК ЦЕ ВОЗЬНЕ СУЛИИ, а его — до смысла СОСЕДИ МОИ. ПРЯСЛИЦЕ ЭТО ВЕРНИТЕ СУЛИИ. (Заметим, что в его чтении нет согласования в числе: вместо гипотетического глагола ВОЗЬНЕ должна была бы стоять форма ВОЗЬНЕТЕ). Чиатель должен громко радоваться обогащению русского языка такими словами как СУСЕДИ, МУИ, РЕШЕК, ЦЕ, ВОЗЬНЕ и женскому имени СУЛИЯ. Из шести слов все шесть оказались нерусскими. Правда, можно предположить, что на каком-то из славянских языков они существовать могут, однако это тоже надо как-то обосновать. В существующем виде чтение Г.С. Гриневича оказалось много хуже чтения В. Краузе, и потому не может быть принято.

Три следующих  текста идут у Г.С. Гриневича под  единым названием «Надписи черняховской культуры». Вначале предложена «надпись на венчике сосуда из поселка Огурцово», рис. 14-5. В данном случае у меня нет  претензий к чтению Г.С. Гриневича, который полагает, что начертано слово ЛЕКА, обозначающее лекарство. Правда, к сожалению, источник, из которой заимствована данная надпись, Гриневичем, как и в других случаях, не указан, так что проверить правильность воспроизведения им начертания знаков не представляется возможным.

Затем читается надпись на кувшине из Раду-Негру, опубликованная М.А. Тихановой, рис. 14-4. Г.С. Гриневич читает ЛЕВИ ЛОИ и интерпретирует как ЛЬВИНОЕ САЛО. Надпись скопирована  верно, но образует лигатуру, которая  предполагает несколько вариантов чтения. Эпиграфист выбрал один из них, получив экзотический текст. Трудно поверить, что полторы тысячи лет назад на месте современной Румынии водились львы, на которых охотились, и получали в достатке львиное сало (в количестве нескольких килограмм). Сам кувшин напоминает сосуд для хранения вина, так что надпись, скорее всего, как-то связана с вином. Эту интерпретацию я тоже признать не могу. Наконец, на обломке керамики из Лепесовки (опять из собрания М.А. Тихановой), рис. 14-6, Г.С. Гриневич читает ПОПЕ и интерпретирует как ПОПЕЙ. Надпись скопирована верно, образует лигатуру, в которой вообще нет слогового знака ПО (он пишется в виде буквы П). Тем самым, чтение нельзя признать удовлетворительным.

Таким образом, можно было бы принять во внимание лишь одну-единственную дешифровку, ЛЕКА, если бы было доказано, что такая надпись действительно была. Вместе с тем, следует подчеркнуть, что данный исследователь впервые брался не просто утверждать, но доказывать славянскую принадлежность черняховских надписей, что, как уже говорилось выше, можно только приветствовать. К сожалению, попытка была выполнена достаточно неуклюже, ибо за славянскую принималась германская надпись. Остальные надписи вызывают сомнение либо в разложении лигатур, либо в интрпретации, либо в самом их физическом существовании. Так что дальше первых попыток этот иследователь тут не продвинулся.

Проблема  доказательства славянского  характера черняховской культуры. Не могу утверждать, что публикация Г.С. Гриневича убедила ученых в славянском характере черняховских надписей. Скорее наоборот, неумелые доказательства невольно приводили читателя к мысли, что для выяснения славянской принадлежности черняховских надписей необходимо прибегать к разного рода уловкам. Поэтому на мою долю выпала честь более точных и полных исследований. Разумеется, черняховская письменность мной не отделялсь от остальных исследованных мной типов письма.

Первая  газетная публикация. На основе задуманного мною была создана концептуальная статья, «Славянская письменность — древнейшая в мире?», помещенная в 1994 году в июньском номере относительно новой, но достаточно влиятельной общемосковской газеты «Эль Кодс», (названной так в честь арабского наименования Иерусалима), известной своей палестинской и славянской ориентацией (ЧУД, с. 6). Редколлегию газеты привлекла общая патриотическая направленность статьи, так что никаких проблем с ее помещением или изменением текста не было, так что авторский замысел был полностью воплощен. В этой статье сообщалось о том, что русское или славянское слоговое письмо прослеживается по археологическим памятникам не только в XIV или XI веках н.э., но и во II-IV веках н.э., а также у племен трипольской культуры (III-II тысячелетие до н.э.); образцы рисунков с дешифровками приведены на рис. 15.

Рис. 15. Первая газетная публикация образцов надписей разных эпох

Памятник черняховской культуры, найденный М.А. Тихановой, показан здесь слева внизу. Я  читаю надпись КЪРУГЪ, то есть КРУГ, имея в виду часть гончарного круга. Понимание того, что черняховская письменность представляет собой фрагмент славянской и праславянской слоговой письменности, пришло ко мне за год до этой публикации; чуть позже я стал понимать, что знаки КО-ГО (а также их варианты КЪ-ГЪ) могут читаться не только в виде двурогой стрелочки острием вверх, но и в виде однорогой стрелочки. Поскольку чтение РУ мне было известно и прежде, догадаться, что из вариантов КЪРУКЪ или ГЪРУГЪ следует скомпоновать слово КЪРУГЪ, было несложно. Однако тем самым былнайден ключ к чтению одного из двух примеров черняховского письма, приведенных Д.А. Авдусиным. Начиная с этого момента сомнений в том, что передо мной находится слоговое письмо славян, уже не было.

Первая  обзорная статья. Затем я перешел к конкретному решению проблемы черняховской письменности комплексно, объединив отдельные чтения, которые я сделал в разное время. В результате получилась небольшая статья, которую я издал в 1998 году (ЧУ2, с. 119-124). Здесь я не касался истории дешифровок, а сразу привел свои чтения, рис. 16. Я воспроизвел мое чтение ндписиси КЪРУГЪ, рис. 16-а, однако без слоговой транскрипции, лишь с буквенной транслитерацией. Сейчас я исправляю эту ошибку, помещая транслитерацию внизу, рис. 16-г. 

Рис. 16. Мое чтение двух представительских  черняховских надписей 
 

Кроме того, я  привел чтение другой надписи, которую Г.С. Гриневич читал как ПОПЕЙ. Я прочитал тут МЬЛЕКО, рис. 16-б, однако не объяснил почему я предложил такое разложение лигатуры. К этому времени я уже был знаком со статьей П.А. Британова и с его рисунками, обратив особое внимание на рис. 12-13, который я воспроизвожу на рис. 16-в. Как видим, вместо лигатуры тут начертаны три слоговых знака, причем их отроги развернуты нестандартно, что указывает на обратное направление чтения. Дав их зеркальное отражение, я прочитал МЬЛЕКО, то есть МОЛОКО, рис. 16-в. Из точно таких же знаков состоит и другая лигатура, рис. 12-15, которую я и разложил по аналогии с линейной надписью на рис. 16-в. Разумеется, тут я так же прочитал слово МЬЛЕКО, рис. 16-б.

Рис. 17. Мое чтение надписи на горле амфоры из села Ломоватоватое

Заметим, что  в его начертании есть две особенности. Во-первых, отсутствует русское полногласие; слово МЛЕКО может означать как  западно-славянские языки, так и  южно-славянские. Кроме того, первый звук М тут палатализован, предан как МЬ; это — достаточно архаическая черта. По предположению лингвистов, слово МЛЕКО произошло от общеиндоевропейского МЕЛКО. Следовательно, первый звук должен быть не твердым, а мягким. К сожалению, особенность слоговой графики такова, что отличить начертание МЕЛЕКО от МЬЛЕКО невозможно. Вместе с тем, совершенно определенно перед нами начертано славянское слово со значением МОЛОКО. Тем самым мысль Д.А. Авдусина о том, что черняховская культура была письменной, подтверждается. Подтверждается и мысль Г.А. Гриневича о том, что эта письменность носила слоговой характер, хотя мое чтение второй надписи не совпадает с его чтением. Наконец, данное чтение противоречит мнению М.А. Тихановой о готской принадлежности данных надписей.

Следующий рисунок, рис. 17-1 я заимствовал из работы Э.А. Сымоновича (СЫ2, с. 24, рис. 9), где изображен обломок амфоры I I I в. н.э. селения Ломоватое. К сожалению, надпись видна не очень четко из-за подтеков, оставшихся, вероятно, от краски, которой была нанесена надпись. Устранив мысленно подтеки краски, я читаю ВИНО ВЫЛЕЖА(ЛО), т.е. ВИНО ВЫДЕРЖАННОЕ (ЧУ2, с. 121, рис. 4), рис. 17-2. Такого рода надписи мне неоднократно встречались и прежде, так что при чтении никаких особенных сложностей не было. Вместе с тем, получалось, что уже в черняховское время вино у славян называлось ВИНОМ.

А на сосудах I I I — I V вв. из могильника у с. Рыжовка (ТИ2,138, рис. 1, 2) видны интересные орнаменты, рис. 18, которые тоже, на наш взгляд, являются надписями. Я читал эти надписи КИБЕЛЕ, БОГИНЕ!, рис. 18-2 и ТЪКЪВА (ТЫКВА), рис. 18-4 (ЧУ2, с. 122, рис. 5 и 6). Таким образом, и эти надписи можно считать славянскими. Сейчас, однако, мне представляется, что чтение орнамента тыквы хотя и допустимо, но не доказательно, поскольку пересекающихся линий там имеется вполне достаточно, и какие-то из них вполне можно принять за надпись. Поэтому, оставляя ее для иллюстрации своих прежних предположений, я все же не включаю ее в общее число черняховских чтений. Что же касается первого сосуда, то вряд ли он был посвящен богине Кибеле, хотя такая находка представляла бы несомненный интерес. Вместо мифологического тут можно дать вполне бытовое чтение КИСЬЛА КАША, рис. 18-5, то есть КИСЛАЯ КАША. Заметим, что на надписи прилагательное приводится в краткой форме.

Рис. 18. Мое чтение надписи на сосуде и на глиняном изделии из могильника 

В каком-то смысле бытовая надпись тоже интересна. Она передает содержимое сосуда и  дает представление о том, в какой  форме керамического изделия  хранилась каша. Слово КИСЛАЯ, видимо, означала ПРОКИСШАЯ; вероятно, она предназначалась для домашних животных или птицы.

Рис. 19. Мое чтение надписи на гребне из Марошваашара

Существует еще  несколько надписей. Так, на гребешке I I I -I V вв. из Трансильвании, Румыния (РИ2, с. 183, рис. 14), рис. 19-1, я читаю:ЖЕНАМЪ. ДЬЛЯ КАСЕЙ, что можно понять какЖЕНЩИНАМ. ДЛЯ КОС, рис. 19-2 и 19-3. Однако прежде я читал ДЬЛЯ КАСЕЙ ЖЕНЫ (ЧУ с. 123, рис. 7). Тут встречается необычная форма родительного падежа множественного числа КОСЕЙ вместо КОС. Надпись ЖЕНАМЪ, выполненная крупными знаками, свидетельствует о том, что ее делал не даритель, а изготовитель, то есть перед нами предмет массового производства.

Светильник  из Соборя. К проблемам черняховской письменности мы возвращались и в кратких заметках. Так, в сборнике Издательского центра появилась заметка о черняховском светильнике, в которой говорилось следующее. Надписей на предметах черняховской культуры довольно мало, поэтому каждая из них заслуживает специального рассмотрения. В данном случае речь пойдет о клейме донца глиняного светильника из селища Соборь РИ2, с. 27, рис. 8), рис. 20-1.

Рис. 20. Мое чтение надписи на светильнике  из селища Соборь

На наш взгляд, сочетание знаков можно понять как  надпись СЬВЕТИЛО, что означает СВЕТИЛЬНИК, рис. 20-2. Надпись СЬВЕТИЛО на подсвечнике из Новгорода ХI V века нам уже встречалось (ЧУД, с.), так что данную надпись мы можем понимать тем самым уже более уверенно. Уже на этом этапе исследования можно было придти к выводу о том, что предметы черняховской культуры в пределах проведенного рассмотрения содержат надписи, в принципе не отличающиеся от средневековых как по написанию, так и по значению, так что вполне вероятно, что по крайней мере у части черняховских племен существовал славянский язык и славянская слоговая письменность.

Пряслице  из Лепесовки. Ему я посвятил небольшую заметку, где писал: «Надписей черняховской культуры весьма мало, и каждый прочитанный текст помогает нам глубже понять ее этническую принадлежность. Ряд археологов считает ее готской, из-за того, что ее надписи напоминают готские руны; однако другие исследователи считают ее славянской. Очень долго не поддавалась прочтению ни на основе готских рун, ни на основе славянского слогового письма надпись на пряслице I I — I V вв. из Лепесовки, опубликованная М.А. Тихановой (ТИ2, с. 265, рис. 73), рис. 21-1 из-за необычно округлого очертания знаков:

Рис. 21. Пряслице из Лепесовки и мое чтение надписи

Мы предлагаем такое чтение, рис. 21-2. От знака, напоминающего  зеркальную букву Э читать влево, а от лежащего выше него знака Р читать вправо. Тогда мы получим: слева СЬВОКЪРИНЬ, справа РУНОВЪ ПЪРЯСЛЕНЬ, причем знак НЬ оказывается общим и для слова СЬВОКЪРИНЬ и для слова ПЪРЯСЬЛЕНЬ. Эти слова понятны: СВЁКРИН РУНОВ ПРЯСЛЕНЬ, то есть ПРЯСЛИЦЕ СВЁКРА С РУНАМИ (НАДПИСЬЮ). Поскольку свекор прядением не занимался, ибо оно было женским делом, надпись означает, что пряслице было подарено свекром. Поэтому мелким шрифтом, как примечание на знаке Н, было дано разъяснение: СЬВОЙ ЖЕ. Это значит, что пряха спохватилась: предмет принадлежал ей, а не свекру (ЧУ3, с. 28-29).

Кувшин  из Ромашек. Эта заметка в определенной степени выполняла просьбу Бориса Александровича Рыбакова ко мне заняться рассмотрением календарей черняховской эпохи. В свое время, анализируя календарные надписи, он отмечал: «Из всех сосудов славянской земледельческой лесостепи в «трояновы века», содержащих календарную тематику, самым замечательным и важным для науки безусловно является кувшин из могильника в Ромашках на Роси, невдалеке от самого Черняхова« (РЫ3, с. 177). Неудивительно, что мы начали анализ именно с этого предмета.