Личность Людовика XI: мифы и реальность

Всё уладилось во время совещаний в Лионе, проходивших с 4 мая по              9 июня 1476 г. Людовик XI тепло принимал Рене, устраивал пиры с присутствием дам и всячески ублажал его. Конфискация Анжу была отменена, но гарнизон замка Анже остался под командованием королевского капитана, а городские вольности, залог своего рода союза с французской короной, были сохранены. Рене пообещали пенсию в 10 тыс. ливров в год; по негласному договору после его смерти Анжу отойдет к королю, а Прованс — к Карлу дю Мэну, наследником которого также будет Людовик.

Тем временем король вызволил дочь Рене Маргариту, супругу              Генриха VI Английского, которую Эдуард IV после своей победы при Тьюксбери и смерти Генриха удерживал в Тауэре. Это обошлось ему в                 50 тыс. золотых экю. Первый договор был подписан в октябре 1475 г., и                29 января 1476 г. Маргариту передали в Руане королевским чиновникам. Она отказалась от своих прав на наследование Анже, составила завещание в пользу короля и прожила остаток жизни в одиночестве, существуя на жалкие крохи, в усадьбе Рекюле и в замке Дампьер под Сомюром.

Однако Людовику XI противостояли  мощные соперники. Король Арагона сильно опасался, что французы утвердятся в Провансе, рядом с Италией, и  думал, что Рене уступил свои права  и на королевство Неаполь.             В январе 1478 г. он прислал к нему посольство, предлагая выкупить эти права за «гору золота». Рене отказался, сообщил об этом Венеции, врагу Арагона, и королю Людовику XI. Немного спустя Рене II Лотарингский, победитель при Нанси и новый хозяин Барруа, стал заглядываться на Прованс, где у него были многочисленные сторонники при дворе.                      Король встревожился; он отправил Карла дю Мэна защищать свои права и, в свою очередь, заручился крепкой поддержкой в ближнем кругу Рене.                 А главное, он отправил сеньора де Рошфора к королю Сицилии и поручил Франсуа де Жену, распорядителю финансов Лангедока, поскорее выплатить Рене 15 тыс. ливров задолженности по пенсии. Почуяв угрозу, Рене Лотарингский обратился к Венеции, однако там по привычке отделались красивыми словами, признав за ним права на Прованс, но ничего для него не сделав. Раздосадованный, располагая только собственными силами, Рене всё же повёл войска в Прованс на Карла дю Мэна, но его армия в первом же сражении потерпела поражение. После смерти Рене (1480), Карл дю Мэн стал графом Прованским. В 1481 г. Анжу и Прованс вошли в состав Франции. Последний, кто ещё сохранил независимость от французской короны на территории Франции, была Бретань.

В 1478 г., с приближением зимы, близкие короля нашли его постаревшим и усталым. Первый удар (кровоизлияние в мозг) случился у Людовика XI в феврале 1481 г.; после второго, в сентябре, он был вынужден несколько недель провести в постели, не имея возможности заниматься делами. Король Франции неохотно появлялся на людях, однако весной               1483 г. отправился в паломничество в Сен-Клод.

В начале лета 1483 г. он поселился в Плесси, где новый удар,                        25 августа, привёл к смерти короля Франции Людовика XI. Его похоронили, как он велел, в Нотр-Дам-де-Клери. Через три месяца скончалась и супруга короля Шарлотта Савойская.

Глава III. Личность Людовика XI: мифы и реальность

Современники, а затем  и историки «романтического» периода, много рассказывали о скромности короля, о его заурядном облике, недостойном его положения. Этот образ до сих пор безраздельно господствует в литературе. Мы по-прежнему представляем Людовика врагом роскоши  и празднеств, скупым, скрягой, стяжателем, отвергающим пышные церемонии и показное величие.

На страницах научных  трудов и художественной литературы              Людовик XI предстаёт безвкусно одетым, в жалких нарядах и ужасных головных уборах, возможно, из хорошего сукна, но мрачных и унылых тонов, без шелков и мехов, без украшений и драгоценностей.

Это казалось естественно  для короля, склонного вести простую  жизнь в окружении нескольких близких людей, не любившего выставлять себя напоказ. Так, ещё юношей, он не одобрял Маргариту Шотландскую, свою первую жену, за любовь к красивым платьям на горностаевом меху и придворным увеселениям.

Скорее всего, это было сознательным выбором Людовика: король, хороший счетовод государственной казны, государь, требовательный к сбору налогов, он стремился дать понять, что не намерен ничего брать себе, кроме самого необходимого. Таким поведением он мог отвечать пожеланиям и предостережениям некоторых знатных советников, которые не преминули бы обличить возмутительную роскошь королевского двора. Жан де Юрсен, архиепископ Реймсский, сурово осуждал туалеты дам при дворе Карла VII, их «длинные подбитые мехом шлейфы... неугодные Богу и свету, и не без причины»¹². Моралисты неустанно взывали к королю и двору, чтобы те не проявляли расточительства и не оскорбляли бедняков в столь трудные времена. Ничего удивительного, что Людовик XI к ним прислушался, стараясь, чтобы мнение о нем отличалось от мнения о его отце.

Без всякого сомнения, считать  Людовик XI умел. Он не был и не хотел казаться «великолепным», щедрым и беззаботным, он не хотел снискать себе славы, напропалую тратя деньги. Мотовство было ему омерзительно, и он не выносил того, чтобы его обманывали. В этом контексте показателен один случай. Зимой 1478/79 г. господину настоятелю церкви Св. Евтропия в Сете поручили нанять «сведущего и честного человека», чтобы точно оценить расходы на ремонтные работы. Смета, представленная королю её настоятелем, его не устроила, и он вовсе не собирался принять её безоговорочно: «Я не знаю, честно ли он её составил, хочет ли меня обмануть или заблуждается сам, ибо он разделил труды между мастерами-каменщиками, находящимися в оном месте, а как вы знаете, рабочие разделяют их к своей выгоде, дабы заработать как можно больше, особливо когда имеют дело с людьми, каковых считают богатыми, как меня»¹³. И этот случай не уникален. В королевских письмах есть немало примеров его навязчивой боязни оказаться обманутым.

Однако такая осторожность вовсе не была признаком постыдной  скупости, как её любили объяснять историки и литераторы. Репутация скряги Людовика XI родилась, благодаря людям, которые его ненавидели. Про них историк Ж. Эрс писал: «Они цеплялись ко всему, лишь бы представить его в виде, не приличествующим государю столь богатого королевства, тогда как принцы, которых как раз и имели в виду мемуаристы и сатирические поэты, умели блеснуть роскошью, постоянно щеголяя в дорогих тканях и ценных мехах. Надо признать, что писатели, как и придворные художники, часто обращались к вымышленным образам, идя на поводу у придворных, старавшихся блистать и привлекать к себе внимание, не говоря уже о поставщиках двора, галантерейщиках и суконщиках, законодателях новых мод, стремившихся их утвердить»¹⁴.

Категоричный образ бедно  и безвкусно одетого короля необходимо, по моему мнению, подправить, придав ему глубину, — впрочем, как и все образы, навязанные длительной традицией. Тем более что, возникнув ещё при жизни Людовика XI, он позднее был растиражирован многими авторами XIX в., которые выделяли его тёмные черты, поставив своё перо на службу четкой политической цели. Короля нужно было представить борцом с привилегиями. Такой взгляд на историю, изложенный в учебниках, превозносил добродетели умеренного, «буржуазного» общества в противовес безответственному, легкомыслию старорежимных аристократов, которые только и умели, что пировать и тратить деньги. Король Людовик XI предстал человеком, который прежде всего правил страной, не тратя ни времени, ни денег на пустяки; человеком уравновешенным, расчетливым, а не беззаботным; одевающимся на манер богатых купцов и ремесленников — движущей силы страны, символа прогресса.

Сложился миф о забавах  и увеселениях короля. Королю Людовику XI приписывают любовь к незамысловатым, ребяческим, непристойным играм, например к тому, что он очень любил говорящих птиц и научил их произносить вульгарные и не приличные фразы.

Все согласны в том, что  король предпочитал охоту балам  и зрелищам, и мемуаристы, как  и иностранные послы, говорили в  один голос, что он может, забросив дела, целыми днями охотиться по лесам. Людовик особенно ценил лошадей, охотничьих птиц и собак. Этот интерес, вернее, истинную страсть Людовик пронёс через всю жизнь. Даже в конце своих дней, больной и усталый, он покупал животных, выпрашивал их, обменивался с дружественными и союзными государями. Как сообщает де Коммин, «за собаками он отправлял куда угодно: в Испанию — за гончими, в Бретань — за маленькими борзыми и дорогими испанскими борзыми, в Валенсию — за маленькими мохнатыми собачками, за которых он платил дороже, чем их продавали...»¹⁵.  Это был не королевский каприз: королевская охота не была простым развлечением или отдыхом для человека, замученного делами; король не занимался ею в одиночку. Напротив, она имела важное социальное и политическое значение, была способом продемонстрировать особую роскошь, утвердиться перед вассалами и соседями.

Ещё одним мифом о Людовике XI, нарисованном современниками и растиражированном потомками было то, что он предпочитал общество мещан обществу вельмож. Миланский посол рассказывает, как король в Туре после мессы уселся за столиком в простой таверне на рыночной площади. Надо полагать, им руководили как природная склонность (он чувствовал себя там привольнее), так и политический расчёт: надо было вызвать к себе уважение и снискать союзников — не в народе, конечно, а среди нотаблей, купцов или законников, в чьих руках находились городское управление и финансы: ведь только они могли ввести новые налоги. Поэтому он чаще останавливался у них, в каком-нибудь особняке, нежели в замке или во дворце. Там он принимал городских старшин, сплошь купцов, выслушивал их, интересовался их судьбой и неизменно уверял в своем благорасположении. В их обществе он пировал; им оказывал честь, приглашая их на балы.

Однако когда это было нужно, Людовик XI мог предстать и во всём своём королевском великолепии. Так один автор описывает большой зал дворца и столы, накрытые для пира во время вступления Людовика в Париж в 1461 г.: высокие своды, затянутые реймсскими холстами, стены, покрытые златотканой или сребротканой материей и шпалерами, три столика со всевозможными драгоценными изделиями. На том, что стоял рядом с королевским столом, находились: 64 больших блюда из позолоченного серебра, сто больших фиалов, 24 чаши, из которых две, очень большие, из массивного золота, 24 малых золотых блюда и без числа других из золоченого серебра, десятки золотых чашек. Освещали залу 74 золотых канделябра, подвешенные очень высоко, 18 больших факелов перед королевским столом и еще 400 факелов вокруг, на стенах. Каждый стол обслуживали двенадцать дворецких, каждому из них помогали двадцать пять пажей, все они были одеты в ливреи из александрийского бархата, расшитые серебром и жемчугом. Они подали гостям двенадцать закусок «с сюрпризом» и двенадцать блюд из дорогих сортов мяса¹⁶. Конечно, нужно критично воспринимать этот отрывок, скорее всего хронист, немного, приукрасил действительность в угоду новому королю. Но ясно, что этот пир был случаем выставить напоказ богатство, ослепить, явить государя во всём блеске. Традиция больших пиров, роскошной обстановки, буфетов, ломящихся от серебряной посуды, перемены блюд, похожей на спектакль, не была утрачена. Парижский пир ни в чём не уступал пирам герцогов Бургундских, подробно описанных современниками.

Покровительствовал Людовик  XI и искусствам, справедливости ради нужно сказать, что у короля здесь был свой расчёт. Король-меценат, друг талантливых людей и просвещённый почитатель искусства, ждал от художников, чтобы они служили его славе и воспевали его свершения точно так же, как все должностные лица. Они делали это разными способами. Например, Жан Фуке (придворный живописец Людовика XI) получил задание в 1461 г. составить эскиз «королевского места» и проект мистерий, которые будут сыграны в день вступления Людовика в Тур. Франческо                де Лаурана — скульптор, вызванный королём Рене из Неаполя, — выгравировал, по меньшей мере, три медали с изображением Людовика XI. Подобно королевским историкам и юристам, художники тоже стремились создать лестный образ самого короля и его правления. Все участвовали в этой большой политической пропаганде, и отдельные хвалы сливались в общий хор.

Людовика XI часто представляют как «короля-буржуа», радетеля городов. Это не совсем так. Король был не радетелем городов и горожан, а их господином. С первых же лет своего правления он навязал им администраторов, по большей части выбранных или предложенных им самим или его доверенными людьми. Людовик всегда был враждебен институтам, которые мы сегодня назвали бы «демократическими», то есть избранным всем населением. Он сам учреждал только городские советы, где принятие решений и управление были доверены ограниченному кругу лиц, которых было легко контролировать.

Вмешательство короля или  его ставленников в дела и жизнь  цехов вписывалось в рамки более общей, чётко определённой политики, целью которой были контроль и твердое управление производственной, торговой, финансовой и банковской деятельностью в стране. Пьер Буассонад проанализировал стиль управления экономикой Людовика XI и назвал его «государственным социализмом»¹⁷. Этот термин воспринимается как чрезмерная модернизация, однако совершенно точно, что Людовик, следуя примеру своего отца и Жака Кёра, старался поставить крупные секторы производства и торговли под государственный контроль — создавая своего рода «государственный капитализм», во всяком случае государственное управление экономикой.

С этой целью он окружил  себя людьми, на которых обратил  внимание ещё когда был дофином и которые явно поддерживали его политику государственного вмешательства в производство. Не все финансовые советники Карла VII были изгнаны в 1461 г., пав жертвами большой перетряски кадров и обновления аппарата. Этьен Пети, главный казначей Лангедока, который, будучи нотариусом и секретарём короля, сколотил огромное состояние, остался на своей должности, пользуясь доверием нового правителя.

Жан де Бон и его зять Жан Брисонне взяли на откуп несколько дорожных застав в королевстве и разбогатели на торговле сукном и шёлком, солью и хлебом. В начале царствования Людовика XI они часто одалживали ему крупные суммы денег. Однако, по сути, они, служили лишь посредниками, получая от итальянских банкиров Перутти и Медичи краткосрочные займы. Вся прибыль доставалась флорентийцам, в основном Медичи.

Людовик XI пожелал положить конец этой практике, которая ставила  его самого и близких ему людей  в сильную зависимость от иностранных  финансистов. Итальянцы требовали, сверх процентов с одолженных сумм, плату за услуги и даже пытались иногда повлиять на принимаемые решения  политического характера. Более  того, эти компании уже давно завоевали  и не выпускали из рук почти  полную монополию на взимание и пересылку  в Рим доходов французской  церкви, так что король не знал их объёма и не мог их контролировать. Поэтому в 1462 г. он поручил Гильому де Вари основать банк, который имел бы монопольное право переводить деньги папской десятины, так чтобы его правительство точно знало, сколько золота и серебра вывозится из королевства и сколько ввозится в Италию.