Местные реалии и особенности речи в "псковском" тексте

              Вследствие недостатка хороших мастеров, пришлось отказаться от изящных колонок, которыми греки украшали свои церковные трибуны, отчего последние получали как бы форму многогранников. Поэтому наши трибуны остались простыми гладкими каменными цилиндрами.

              Византийский плоский купол, под влиянием особых атмосферических условий севера, изменился сначала в форму шлема, затем маковицы, а иногда груши, чтобы на нём не задерживалась влага [Окулич-Казарин Н.Ф.: 49] .

              Начиная с XIV века, при церквах ставятся приделы, сначала только с одной стороны, причём с другой, ради симметрии, делаются пристройки, но без алтарной части. К приделам обыкновенно примыкают паперти. Фасады приделов обрабатывались так же, как и сама церковь, т.е. на них делались такие же трёхдольные деления. Вследствие этих боковых прибавок, церковь как бы расползлась вширь, становилась приземистою, словно вросшею в землю.

              С XIV - XV веков на псковских церквах появляются красивые узоры из простейших геометрических фигур: квадратов и треугольников. Ими украшаются карнизы абсид и купольных барабанов. Эти узорчатые каймы составляют особенность Пскова. Редкая церковь их не имеет. Очень часто к ним присоединяются углубления в виде кокошников с уступами внутри. Подобные украшения можно видеть почти на всех псковских церквах, но особенно они развиты на Никольской со Усохи, Варлаамской и Богоявленской. К XIV – XV векам относится ещё одно украшение: вертикальные валиковые разводы на алтарных частях, образующие сверху полуциркульные арочки (Пароменская, Никольская со Усохи, Козьмодемьянская с Примостья, Петропавловская, Воскресенская, Варлаамская, Никитская и др.)  [Окулич-Казарин Н.Ф.: 50]. 

              К числу чисто псковских украшений относятся ещё маленькие фронтончики с загнутыми в стороны краями над купольными окнами, так называемые бровки.

              Под церквами устраивались подвалы (подклети, подцерковья), в которых хранилось церковное имущество, а иногда и купеческие товары. Такие подвалы находятся почти под каждою древнею псковскою церковью.

              Одну из особенностей псковского зодчества, как церковного, так и гражданского, составляют крыльца своеобразного псковского пошиба: впереди ставили  два толстых каменных столба; между ними перекидывали арку; с каждого столба такие же арки перекидывались на стену; сверху всё сооружение покрывалось двухскатной крышей. Такие крыльца находятся при Пароменской, Иоакимо-Анненской, Георгиевской, Воскресенской, Образской, Козьмодемьянской с Гремячей горы и др. церквах.

              Другая псковская особенность – это знаменитые звонницы. Звонница – каменная постройка в виде высокой стены с проёмами, в 2 или 3 яруса, в которых висят колокола. Форма её взята, вероятно, с древней первобытной деревянной колокольни. Состоявшей из двух столбов с перекладиной, на которой подвешивались колокола. Верх звонницы покрывался двускатной крышей и украшался барабаном и главой с крестом. Двускатные крыши появились позже. Иногда звонницы ставились отдельно, как в Пароменской и Никольской Единоверческой церквах, иногда воздвигались на церковной стене (Ново-Вознесенская, Сергиевская и др.), а иногда на паперти (Варлаамовская) [Окулич-Казарин Н.Ф.: 51].

              Наружные стены своих храмов псковичи никогда не раскрашивали, а только оштукатуривали. Раскраска появилась в московском зодчестве, как более самобытном, народном [Окулич-Казарин Н.Ф.: 52].

              По своей простоте и отсутствию украшений гражданская архитектура отчасти напоминает архитектуру псковских церквей. План этих домов обыкновенно квадратный и прямоугольный, и только Поганкины палаты имеют форму глаголя. Поганкины  палаты являются наиболее ценным по сохранности, величию, ясности и цельности замысла [ул. Некрасова, 7]. Время их основания неизвестно; впервые этот дом упоминается в 1645 году. План расположен "покоем", и высота здания не одинакова: главный корпус в три этажа, затем он переходит в два этажа и заканчивается одноэтажным крылом. Здание состоит из ряда как бы приставленных друг к другу клетей, выложенных из плитняка с толщиной внизу стены до 3 аршин, что соответствует вообще духу укрепленных средневековых домов.

Массивность стен дает возможность устраивать в их толще, как в церквах, различные переходы и лестницы. Нижняя часть дома представляет сводчатый полуподвал, перекрытый Коробовыми и сомкнутыми сводами без распалубок, прекрасной кирпичной кладки, не покрытой штукатуркой. Подвал предназначен был для склада товаров. Во второй этаж вел подъемный сход, ныне замененный неудачным каменным крыльцом. Через главный вход можно попасть в обширные сени, из которых двери направо и налево ведут в ряд проходных, освещенных со двора и улицы комнат, покрытых красивыми сомкнутыми сводами с распалубками над окнами, дверями и шкапными нишами. Можно предположить, что комнаты этого этажа служили для приезда почетных покупателей и вместе с тем лавкой, так как в стенах и сводах сохранились кольца для цепей, на которых развешивался товар. С подвалом лавки сообщались лестницей в толщах стен; в стенах же располагались уборные с проведенными гончарными трубами. Полы были на разной высоте, с переходами и лесенками в толщах стен, перекрытых коробовыми ступенчатыми сводиками.

Крыша палат высокая, двускатная, без перегибов, в настоящее время крыта дранкой, кроме нижнего свеса, покрытого железом. Можно предположить, что древнее покрытие было тесом, по примеру церковных покрытий.

Общее впечатление, производимое этой выразительной гладью стен, лишенных каких бы то ни было декоративных деталей, - очень значительно и сурово гармонично. Единственной декорацией этих стен являются необычайно живописно разбросанные по фасаду окна, разнообразные по величине и снабженные деревянными клетчатыми решетками [Спегальский Ю.П.: 49-51].

Здания, по преимуществу, построены из местной плиты, очень толстой и прочной, теперь такая уже не встречается в окрестностях Пскова. Фасады ничем не разделены ни по горизонтальному, ни по вертикальному направлениям. Нижние ярусы не имеют наружных окон. Окна верхних ярусов расположены иногда неправильно, не по одной линии и несимметрично. На всех окнах имеются снаружи толстые железные шкворни, на которые надевались прежде массивные железные ставни, входившие в особые углубления или пазы, сделанные вокруг оконных ниш. Крыши были чрезвычайно высоки и круты; материалом для них служил тёс, а иногда черепица. Под каждым зданием обязательно находились глубокие подвалы (подклети), крытые массивными сводами. Иногда в подвалах устраивались колодцы. Множество домов начала XX века возведено на таких древних подклетях [Окулич-Казарин Н.Ф.: 59].

              При домах обыкновенно ставили каменные крыльца совершенно такого же типа, как и церковные.

              Толщина стен иногда доходила до сажени. Это позволяло устраивать внутри стен лестницы для сообщения ярусов между собою и с подклетью. Комнаты покрыты толстыми цилиндрическими или сомкнутыми сводами. Иногда здание обводилось водяным рвом, через который устаивались подъёмные мосты [Окулич-Казарин Н.Ф.: 60].

§ 3. Понятие «псковского текста» как культурологического явления.

Как и всякий другой город, Псков, выражаясь метафорически, имеет свой «язык». Он говорит своими улицами, площадями, водами, островами, садами, зданиями, памятниками, людьми, историей, идеями и может быть понят как своего рода гетерогенный текст, которому приписывается некий общий смысл и на основании которого может быть реконструирована определенная система знаков, реализуемая в тексте.

Текст Пскова как структурно-семантическое образование, конечно, менее заметен, чем тексты Петербурга или Москвы, но он не менее интересен и по-своему уникален. Понятие «псковский текст» в идеале включает в себя все высказывания о Пскове, все знаковые манифестации «псковскости» и цельность этой совокупности. Явления разного порядка, принадлежащие к области истории, географии, объекты местной архитектуры, все известные предания и легенды в сцеплении образуют псковский текст. Эта символическая оболочка города нуждается в интерпретации с помощью «языка» культуры [Разумовская А.Г. 2003: 305].

Мотив памяти и мотив возвращения (в их всевозможных вариациях) являются узловыми в мотивной структуре «псковского текста», что обусловлено не только их культурной универсальностью, но также особой  значимостью именно для провинциальных локальных текстов и ведущим принципом развития «псковского текста» - постоянной исторической рефлексией, устремлённостью его основного массива в драматическое прошлое города [Васильев С.: 35].

Примером «псковского текста» может стать повесть Леонида Фёдоровича Зурова «Иван-да-марья».

Согласно сюжету повести, любовь вспыхнула в безымянном городе, опознаваемом как Псков. Неопределённость места действия («губернский город») сочетается с прозрачностью топографических реалий Пскова: «раскинувшийся при слиянии двух рек город», «Покровская башня, от Батория пролом», Мирожский монастырь, Соборная горка, Черёха и Корытово, Овсища – вот далеко не полный список называемых в повести псковских топонимов [Разумовская А.Г.: 234]. 

Как некоторые другие значительные города, Псков имеет свои мифы, в частности миф об основании города. Несомненно, Л. Зурову был известен герб города, который гласит:  «в голубом поле барс, а над ним из облака выходящая рука», и он точно воспроизводит эту эмблему Пскова: «и герб нашего города – бегущий золотой барс – был в числе гербов ганзейского союза: золотой пятнистый пардус бежит, из облака раскрывается золотая рука, сея золотые лучи, потому что в летописях сказано, что в те времена, когда Киев не был крещён, Ольга с того берега увидела на холме со священным дубом падающие с небес три солнечных луча, и вот куда лучи упали, там был построен собор Святой Троицы, и с тех пор Троицкими стали все наши воды». Тем самым автор актуализирует образ священного града, который имеет свою небесную покровительницу – святую Ольгу, оберегающую его. Именно это указание на связь города с Ольгой и Троицей окончательно подтверждает нашу догадку, поскольку именно Псков репрезентирован в истории и культуре как город святой Ольги, а Псковский кремль как дом Святой Троицы.

              Таким образом, неотъемлемыми свойствами изображённого в повести города, история которого  насчитывает более 1000 лет, являются сакральность и древность. Потому городские строения здесь «посеребренные временем» - «деревянные», «ветхие», а священное органично сливается с повседневным, самое обыденное ассоциируется с легендарным  [Разумовская А.Г.: 235].  

Ольга упоминается не раз и в связи с порогами на реке в Выбутах, где она «росла», и тогда, когда герои собирают боровые бессмертники, которые названы «Ольгиными цветками», потому что, по преданию, «Ольга была из крестьянской семьи». Народ попросту вспоминает о великой княгине, вскормленной древней землёй. Так возникают переклички с русскими летописями, создаётся ассоциативная картина всей Древней Руси [Разумовская А.Г.: 235].  

В любом «городском тексте», в том числе и «псковском», река является важнейшим активным элементом. В повести Зурова вся жизнь от мала до велика выстраивается вокруг реки: «прибежавшие из города купаться ребята раздевались, как обычно, не обращая внимания на баб, прополаскивающих вываренное с золою бельё, плавали голопузые мальчишки…» Особенно живописно описание рыбного торга, поразительное «древней простотой деревенской»: «ловцы выливали рыбу, черпали деревянными ковшами её из ладей, выливали лопатами в корыта – такое живое серебро, - озёрные щуки, колючие и зеленовато-радужные ерши, расписные, как чашки, окуни…»

Нарисованный автором рыбный базар в устье малой реки, Псковы, поражает не только своей изобразительной силой, но и тем, что всё совершается согласно традиции, «по старине».

Безотчётно привязан к своему родному месту рассказчик, плененный его уютным, мирным ходом жизни: «я город любил, любил это течение, и любил валяться на речном песке вместе с мальчишками, и готов был жить всю жизнь так, чтобы лето не прекращалось». «Всё было тут по-домашнему», – констатирует Фёдор.

От города с его безмятежностью, спокойным, размеренным ритмом, с его садами и птичьим пением, у Зурова веет идиллией: «Живём у реки, за садом сад, по утрам, как в лесу, птицы поют. Домов каменных мало, а зелени много» [Разумовская А.Г.: 236].  

Патриархальный мир с его размеренным существованием подвергается страшным испытаниям – событиям Первой мировой войны, в которой гибнут любящие друг друга Иван и Кира. Трагизм их судьбы предопределён уже самим народным преданием.

То, что исконный и такой прочный порядок жизни окажется безжалостно разрушенным войной, предсказывается и сном героя, который занимает центральное место в повести. Во сне герой переправляется через реку, что в фольклорной традиции символизирует не только предстоящую свадьбу, но и смерть. Так в образе реки, помимо прочего, актуализирован архетипический  мотив границы между жизнью и смертью. Вот почему в тексте несколько раз упоминается расположенная на берегу реки Пароменская церковь – «белая, с отдельно стоящей звонницей». Её присутствие в повествовании символично и проецируется на судьбу главного героя – паром – переправа – смерть.

Река, чьи воды «как бы расширились», выступает водоразделом между прошлым и будущим. Контрастом залитому солнечным светом зелёному саду звучит упоминание об облетающих во сне садах: так смерть противостоит жизни [Разумовская А.Г.: 238]. 

Война принесла «помрачение жизни и величайшее горе». Праздничный, солнечный и радостный колорит города сменяется тревожным: от гари «в лёгкой дымке просыпался город», «в нашем саду солнце мутновато светило через паленый лёгкий туман», «даже лица людей казались восковыми». Меняется и сам стиль авторского письма: лиризм в нём вытесняется эпической манерой повествования. Гибель Ивана и его взвода знаменует конец прежней жизни. Идиллия оказалась взорвана всеобщей бедой.

Зловещие события войны предельно обостряют чувства героев. Кира уходит за своим любимым.

Земной рай, нарисованный Зуровым, напоминает сказочное пространство, прекрасный сон, мираж, утешающие человека в его скорбях: «В изгнании, в горечи и обидах поседела моя голова. И вот, когда в парижской церкви, маленькой и бедной, читают псалмы царя Давида, я закрываю глаза и вижу поле, чистый бор и под лесом тот пёстрый травный цвет и всех живущих и уже отошедших и повторяю слова псалмопевца:  

- Жизнь человека яко цвет травный. Тако отцветёт: яко дух пройдёт в нём и не познает человек пути своего».

              Эти слова звучат из глубины веков торжественным аккордом, внушая мысль о мимолётности земного существования, о том, что смысл жизни невыразим и сокрыт от человека и потому не стоит пытаться познать жизнь – нужно жить, с благодарностью принимая промысел Божий  [Разумовская А.Г.: 239]. 

Выводы

Итак, в первой главе нами были рассмотрены необходимые для дальнейшего исследования вопросы, такие как: архитектура губернского Пскова  начала XX века и древнерусское зодчество. Также мы рассмотрели вопрос «псковского текста», который является особенно актуальным, так как текст повести был написан псковичом и имеет непосредственное отношение к Псковщине. Далее на основе полученных сведений мы пытаемся сопоставить топонимы, встречающиеся в тексте повести, с исследованиями учёных и находками краеведов.

Глава 2. Урбанонимы и микротопонимы в тексте повести: