Временной контрапункт как формообразующий принцип романа Пастернака "Доктор Живаго"

предпринять".

Эпитет "сверхъестественный", употребленный, казалось бы, в

чисто экспрессивном  значении, оттеняет мистический характер

ситуации. На это  же намекает и тот факт, что действие происходит

в монастыре, куда Юру привез дядя-священник - "отец Николай"

Веденяпин, и  точно обозначенное время действия - "канун

Покрова", то есть праздника Покрова Богородицы. Происхождение

этого праздника  связано с видением Святого Андрея юродивого

(Хв.), которому  предстала в храме Богородица, простершая свой254 Временной контрапункт

покров над  молящимся народом. В данной сцене  романа видение

снега как "белой  ткани", покрывающей землю, предстает в келье

монастыря Юрию Андреевичу Живаго.

По-видимому, возможность  мистической интерпретации не

ускользнула от внимания "отца Николая"; его реакция  описана

следующим образом: "Проснулся дядя, говорил ему  о Христе и

утешал его, а потом зевал, подходил к окну и задумывался".

Читателю предоставляется  лишь строить предположения о  том, на

какие размышления  могло навести Веденяпина сопоставление  всех

деталей этой сцены; об этом в романе не только ничего не сказано

прямо, но присутствие скрытого подтекста даже нарочито

замаскировано тривиальной бытовой деталью ("зевал"),

выставленной  на передний план.

Эпизод  второй (I, 6) происходит через несколько месяцев. Юра

молится об умершей  матери.

Вдруг он вспомнил, что не помолился о своем без вести пропадающем отце.

<...> И он  подумал, что ничего страшного  не будет, если он помолится  об

отце как-нибудь в другой раз. ~ Подождет. Потерпит, —  как бы подумал он.

Юра его совсем не помнил.

Дважды упомянуто, что Юра "забыл" о своем отце. А между

тем именно в это время (сопоставляя некоторые более мелкие

детали, можно  было бы показать, что это происходит в точности

тогда, когда  Юра "вдруг" вспомнил, что он не помолился об отце)

его отец кончает  жизнь самоубийством, выбросившись из поезда.

Эпизод  третий (V, 8-9). Накануне отъезда Антиповой с фронта

происходит последний  разговор ее с Живаго, полный для  обоих

скрытого смысла. Фоном разговора служит бытовая  деталь: Лара

гладит белье, от утюга поднимается пар, и в  самом драматическом

месте разговора  доносится запах паленого - она забыла об утюге и

"прожгла кофточку" (очередная деталь, способная неприятно

поразить читателя своей видимой банальностью); с  досадой Лара

"со стуком" опускает утюг на конфорку, отмечая  этим жестом

свою решимость  прервать разговор и расстаться - как оба

полагают, навсегда.

После отъезда  Лары Живаго остается в опустевшем доме вдвоем

с мадемуазель  Флери. Ночью их обоих будит настойчивый  стук в

дверь дома; оба  думают, что это вернулась Лара, и оба испытывают

разочарование, когда за дверью никого не оказывается. "Бытовое"

объяснение этого  случая представляется очевидным, и  доктор

немедленно высказывает  его вслух: "А тут ставня оторвалась и

бьется о наличник. Видите? Вот и все объяснение!" И вновь нам

ничего не сообщается о том, какая ассоциативная связь могла

возникнуть в  сознании доктора, оставшись скрытой  за тривиальной

репликой. Однако сопоставление с описанной выше начальной

сценой романа вносит в подтекст этого эпизода  значение стука (наВременной контрапункт 255

фоне бури) как  мистического сигнала и связь его с темой смерти.

Следует также  заметить, что общераспространенным смыслом

данного образа (стук невидимого путника) и в мифологии, и в

художественной  литературе является посещение дома ангелом

смерти. Окончательный  ответ на вопрос о том, к какому из двух

обитателей дома относился этот визит, будет дан - и герою, и

читателю - в  конце романа, когда Живаго и Флери  вновь сойдутся

на "жизненном  ристалище".

Эпизод  четвертый (VIII, 4). Семья Живаго подъезжает к

Юрятину. На разъезде перед городом, когда поезд "без конца

разъезжал взад и вперед по забитым путям", к  ним присоединяется

Самдевятов, который  рассказывает доктору о местных  жителях и

достопримечательностях. Их разговор проходит под стук вагонных

колес, настолько  громкий, что нить беседы то и дело

рвется - говорить приходится, "надрываясь от крика". Среди

разворачивающихся деталей городской панорамы внимание обоих

привлекает рекламная  надпись "Моро и Ветчинкин. Сеялки.

Молотилки". Рекламируемые  машины подчеркивают присутствие в

ситуации лейтмотива стука, а французская фамилия заключает в

себе возможность  ассоциативной связи с мадемуазель  Флери - так

же как и  с "memento mori". Но на поверхности происходящего

диалога эти  потенциальные ассоциации никак  не заявляют о себе -

так же как и  тот, известный Живаго, факт, что в Юрятине, по

всей вероятности, продолжает жить Антипова. Впрочем, Живаго

сообщает своему собеседнику, что они собираются жить "не в

городе", на что  тот возражает, что доктор непременно будет ездить

в город "по делам", и упоминает, в числе примечательных мест,

городскую библиотеку. Заканчивается встреча рассказом

Самдевятова о  сестрах Тунцевых (одна из которых  работает в

библиотеке). Когда  на очередном разъезде Самдевятов сходит с

поезда, практичная Тоня произносит сакраментальную фразу,

относящуюся, конечно, к потенциальной практической полезности

Самдевятова для  семьи доктора: "По-моему, человек  этот послан

нам судьбой", - на что Живаго отвечает и вовсе  ничего не

значащей репликой: "Очень может быть, Тонечка" (VIII, 6).

Настоящий смысл этих реплик выявляется лишь впоследствии, при

очередных схождениях тех же лейтмотивов.

Эпизод  пятый (IX, 5). Доктор болен: у него кашель и

прерывистое дыхание, и эти незначительные симптомы приводят

его, непостижимым как будто бы образом, к очередному

"пророческому" диагнозу: Живаго обнаруживает у  себя первые

признаки наследственной болезни сердца, от которой умерла его

мать, и понимает, что он умрет от той же болезни. Этот диагноз

выглядит тем  более неожиданным и нелогичным, что самим этим

симптомам тут же находится объяснение, даже еще более

тривиальное, чем  простуда: в комнате гладят, стоит "легкий угар"256 Временной контрапункт

от углей утюга  и запах глаженого, а также  слышится стук -

"лязганье" крышки утюга. Эта картина "что-то  напоминает"

герою: "Не могу вспомнить, что. Забывчив по нездоровью". Тут

же, однако, доктор вспоминает о Самдевятове, доставленное

которым мыло и  послужило причиной всей этой хозяйственной

деятельности. Это  воспоминание вызывает у него внезапное

решение - поехать  в город, в библиотеку. Ночью после этого дня

доктору снится "сумбурный сон", от которого в  памяти у него

остается только разбудивший его звук женского голоса (зов во

сне - еще один классический образ "ангела смерти"); но кому

принадлежал этот голос, он не мог вспомнить.

Весь этот эпизод принимает на поверхности вид  простейших

бытовых ассоциаций: "кашель и прерывистое дыхание  — запах

угара и лязганье утюга - стирка и глаженье - мыло, привезенное

Самдевятовым, - решение съездить в библиотеку, о  которой

рассказывал Самдевятов". На фоне этих банальностей предчув-

ствие смерти и  сон, предвещающий встречу с Ларой, кажутся

неожиданными, не мотивированными логикой повествования: еще

одним случаем "удивительных" совпадений как движущей

пружины сюжета. Лишь проследив, откуда исходят и куда ведут

нити, сошедшиеся в данном эпизоде, оказывается возможным

понять истинный, скрытый смысл, объединяющий в одно слитное

целое как все  это нагромождение банальностей, будто взятых

напрокат из третьеразрядной бытописательной  литературы, так и

мелодраматически  внезапные "встречи" и "прозрения". "Мотив

утюга" и "мотив  стука" позволяют связать между  собой эпизоды

смерти матери и расставания с Ларой, а сопоставление  этих

эпизодов в  свою очередь вызывает в ассоциативной  памяти явление

"ангела смерти". К этому ассоциативному фону в сознании доктора

добавляется мысль  о возможности встречи с Ларой (весьма

вероятным местом которой является городская библиотека) —

мысль, которую  доктор тщательно вытесняет не только из своих

реплик, но и  с поверхности своего сознания; наконец, в этом

контексте особый смысл обретает замечание о том, что Самдевятов

был "послан судьбой", - замечание, первоначальный банальный

смысл которого, по всей видимости, находит полное подтверждение

в той практической помощи, которую он оказывает семье Живаго.

Все эти ассоциации возникают в подсознании доктора: отсюда

его сон и  попытки вспомнить упущенную  мысль. Они оказываются

скрытой силой, направляющей его ощущения, поступки и

предчувствия, которые  без понимания этой внутренней пружины

выглядят то мелодраматически иррациональными, то триви-Временной контрапункт 257

альными и шаблонными. В заключение рассмотренного эпизода

Живаго сам  формулирует этот принцип в словах, которые

одновременно  можно интерпретировать как описание одного из

центральных принципов  поэтики романа:

Я не раз замечал, что именно вещи, едва замеченные днем, мысли, не

доведенные до ясности, слова, сказанные без души и оставленные без

внимания, возвращаются ночью, облеченные в плоть и кровь, и становятся

темами сновидений, как бы в возмещение за дневное к ним пренебрежение.