Как показал Успенский¹¹, скоропись была противопоставлена уставу и полууставу в функциональном плане. Устав и полуустав ассоциировались с традиционным книжным языком и письмом. Между тем скоропись соотносилась с русской речевой стихией, канцелярскими документами и вообще всем мирским. Знание устава и полуустава не обеспечивало активного владения скорописью, как и наоборот. Каждому типу письма приходилось учиться отдельно. Причем при изучении скорописи главное внимание уделялось умению писать. Скоропись — профессионально-корпоративный признак. Ею пользовались писцы, подьячии, приказные и судебные чиновники, но далеко не все представители традиционной книжной культуры (даже духовные, а не только светские лица) владели скорописью.

    В 1540 году в витебском суде слушалось дело о денежном долге умершего дьяка Клинца. В ходе разбирательства возникло подозрение в том, что расписка должника, якобы выданная им более 10 лет назад, в действительности представляет собой подлог. В качестве свидетеля в суд был вызван священник, учивший Клинца грамоте и хорошо знавший его почерк. Священник заявил, что его ученик писал уставом, но не скорописью, потому что «я и сам скорописного писма писати не умем». Воспитанные на церковнославянской культуре, учитель и его ученик не умели писать скорописью. Она, как и деловая письменность вообще, находилась за пределами традиционной книжной культуры.

    Приведенный пример вовсе не уникален, как может показаться на первый взгляд. Почти через 150 лет, в 1685 году, в Ливенском уезде вместо священника Фомы, в церковнославянской обра-зованности которого сомневаться не приходится, «по ево веленью, что он скорописи не вмеет, руку приложил» дьячок Гордюшка.

    В этой связи примечательны языковые установки князя Андрея Курбского, знаменитого политического противника Ивана Грозного. В послании Марку Сарыхозину Курбский признался, что не обучен «словенску языку в конец». Причина раскрыта в предисловии к «Новому Мар-гариту», сборнику переведенных в начале 1570-х годов в кружке Курбского творений Иоанна Златоуста. «Аз же бояхся, — делился он своими опасениями с читателями, — ижь от младости не до конца навыкох книжнаго словенъскаго языка, понеже безпрестанне обращахъся и лета изну-рях за повелением царевым в чину стратилацкове, потом в синглицком, исправлях дела овогда судебные, овогда советнические, многожды же и частократ с воинством ополчахся против врагов креста Христова».(«Я же боялся того, что в молодости не овладел в совершенстве книжным славянским языком, так как постоянно находился на службе и годы проводил по царскому повелению в чину полководца, потом — сановника, исполнял то судебные дела, то советнические, многократно и очень часто сражался с воинством против врагов креста Христова».)

    Перечисленные сферы общения: военную, государственно-административную, судебную — обслуживал деловой язык. Курбский исключал его из области подлинной книжной культуры. Это был письменный, но нелитературный язык. Его знание не способствовало развитию писательского мастерства. Деловая проза не входила в средневековую систему литературных жанров.

    Впрочем, такое положение постепенно менялось уже во времена Курбского. Как и в домонгольский период, в Московской Руси деловой язык первоначально слабо взаимодействовал с книжным языком. Но со временем некогда четкие границы между книжным и деловым языками стали понемногу разрушаться. Литература и деловая письменность постепенно сближались. Это проявилось в целом ряде памятников XVI века. Появляется целый ряд произведений, которые, являясь по форме деловыми документами, по содержанию и языковым особенностям находятся на границе деловой письменности и литературы.

    Вот лишь некоторые яркие примеры: представленный Ивану Грозному политический трактат  в виде большой челобитной Ивана Пересветова, послания Ивана Грозного (например, его переписка с опричником Василием Грязным), «Домострой» — сборник практических наставлений и советов о повседневной и хозяйственной жизни человека, статейные списки русских послов (посольство Ивана Новосильцева в Турцию в 1570 году, посольство Федора Писемского в Англию в 1582-1583 годах) и др.

    Практически до конца XIV в. основным материалом для  письма на Руси служил пергамент (особым образом выделанная телячья, баранья  или козлиная кожа), называемый в  документах и "хартией" и просто "телятиной". Лучший пергамент  привозили из Греции или ганзейских городов. Самой древней формой документа на Руси была грамота - отдельный лист пергамента шириной около 3,5 вершков (15-17 см). Размеры документа могли быть различными за счет подклейки следующих листов. Потерявшие ценность документы счищали, а дорогостоящий материал подравнивали, обрезали обтрепанные места и снова использовали для записи информации. С увеличением объемов делопроизводства менялась графика письменности: первоначально документы составлялись уставной манерой письма, характерной для книжного дела с выписыванием букв с прямыми очертаниями. В XIV в. стал использоваться полуустав, позволивший ускорить процесс письма за счет выносных букв и сокращений отдельных слов. Документы писались сплошным текстом, без разделения на отдельные слова. Из знаков препинания к XIV в. стала использоваться точка в конце предложения.  

    4. Характер архивов Киевского государства, их роль и использование.

    Анализ  условий возникновения и накоплении документов и вообще письменности в Киевском государстве дает основания утверждать, что, по мере зарождения в Киевской Руси феодализма, складывавшиеся в ней архивы приняли феодальные черты.

    В основе рабовладельческих государств как восточного, так и греко-римского древнего мира лежало, по выражению Энгельса, крупное разделение труда между массой, на которую возлагается простая ручная работа, и немногими привилегированными лицами, которые руководят работами, занимаются торговлей, государственными делами, а позднее, также наукой и искусством »). В процессе этой деятельности, самая возможность которой была обеспечена трудом многочисленных рабов, отлагались хозяйственные, дипломатические, административные, культовые, научные и другие письменные материалы. Под постоянной угрозой восстаний рабов, сосредоточенных большими партиями в крупных хозяйствах, и под опасностью союза с ними обедневших свободных, немногочисленные рабовладельцы тесно сплачивались в едином государственном центре и сосредоточивали в нем все средства и орудия своей власти, в том числе и документы. Для их хранения создавались в неприступных цитаделях и жреческих твердынях крупные централизованные хранилища, куда стягивались в подлинниках или копиях все письменные ценности государства. К ним пыли приставлены хранители, и уничтожение в хранилище подлинного документа идя включение в него подложного каралось смертью.

    ^{Иначе  шло развитие архивного  дела в Киевской Руси.}

    Когда князья со своими дружинниками и туземной знатью стали оседать на земле и зазодить свое хозяйство, они стали пользоваться трудом не столько рабов, сколько закабалявшихся крестьян. Начали зарождаться феодальные поместья и в процессе их деятельности — феодальные архивы: княжеские, монастырские, церковные, городские, дробность и множественность которых составляет их специфическую черту. Полное развертывание этих архивов наступает, как увидим в следующей главе, после раздробления Киевского государства на феодальные княжества.

    ^{Накапливавшиеся документы и рукописи не лежали мертвым} грузом. Они использовались господствовавшими классами в борьбе за свое господство. Князья» в своих притязаниях по отношению к другим государствам, ссылаются на прежние договоры: «якоже уставлено есть прежде, обычно говорил князь, требуя от того или иного государства соблюдении договором В свою очередь и последние, в случае нарушения договоров князьями, напоминали им об этом: византийский император Иоанн угрожающе напоминает киевскому князю Святославу: «Я думаю, что ты не забыл поражение отца твоего Игоря, который, презревши клятвенные договоры, с великим ополчением и множеством судов выплыл к царствующему граду». Точно также и новгородцы в своих договорах с немцами, не упускали упомянуть о старых договорах, а иногда даже Ври латали их текст. Так, например, когда Александр Невский заключал (в 1257—1259 гг.) от имени Новгорода мирный н торговый договор с немецкой Гаизой и островом Готландом, то, чтобы пресечь поползновения немцев на какие-либо добавочные требования, в договоре была сделана следующая оговорка: «А се старая наша правда и грамота, на чем целовали отцы ваши и наши крест. А иное грамоты у нас нетуть, не потаили есмы, ни ведаем; на том крест целуем» -). И непосредственно вслед за этой оговоркой был приведен текст предшествующего договора 1195 г.

    Частноправовые  акты служили в руках господствующих классов орудием обогащения за счет их людей, которых нужда и бедствия гнали в кабалу, закреплявшуюся в документах. А если принять во внимание слабое распространение грамотности, то станет понятным, что эти документы могли эксплуататорами еще и подделываться или подправляться в сторону ухудшения зафиксированных сделок. В Псковской судной грамоте в ряду многообразных судебных казусов упоминается и казус со «лживыми грамотами и досками»: «А князю и посаднику грамот правых не посужать, а лживых грамот и доски обыскавши, правда судом посудить».

    Один  из практиковавшихся в то время способов проверки документов приводит та же Псковская судная грамота: «А коли им тягаться о земле или о воде, а положат двои грамоты, ин одны грамоты чести дьяку княжому, а другие грамоты чести дьяку городскому».¹²

    Для расширения приобретений, пожалований, вкладов, дарений, завещаний и, следовательно, дли укрепления господстве церкви, духовенство использовало только грамоты и дело вые документы, но и рукописи книжной словесности. Монахи извлекали из культовых и назидательных книг, из сборников изречений, из житий святых аргументы для соответственной обработки верующих, а то и просто людей, приходивших к ним за советами. Использование рукописей в интересах господствующих классов требовало и такого же их подбора. Констатируя, что от ранних времен дошло до нас лишь незначительное количество книг, особенно светских произведений, акад. А. С. Орлов пытается объяснить это следующими предположениями: «Преимущественные хранители книг — попы и монахи — не только не дорожили светской литературой, но и, может быть, намеренно се уничтожали. Ведь из средневековых церковных проповедей известно, как русские попы и монахи проклинали светские книги и сказки, «басни и кощуны, т. е. в общем нецерковную литературу, устную и письменную».

    Особенно  ярко выступает использование князьями и духовенством накопленных документов и рукописей в летописании.

    Длительное  исследование древнерусских летописей  и анализ их текста учеными, особенно А. А. Шахматовым, В. М. Истриным, Н. К. Никольским, — показали, что начавшееся в Киевском государстве с XI в. летописание базировалось не только на народных преданиях, свидетельствах очевидцев, личных припоминаниях летописцев Я на собственном их творчестве, но и на письменных источниках. К числу последних принадлежали: житийные сказания, западнославянская хронография, болгарская летопись, византийские летописи и, наконец, русские государственные документы, хранения в монастырских, церковных и княжеских архивах. При этом в появлении документов на страницах летописей наблюдается некоторая эволюция: на первых порах летописания мы видим, что в летописях фигурируют такие документы, как грамоты великого князя Владимира Десятинной церкви, грамоты   Ярослава   Новгороду _.

    Перечисленные документы находились, очевидно, первый — в книгохранилище Десятинной церкви, вторые два — в архиве Новгорода, в котором имелись и другие грамоты, получавшиеся Новгородом от Ярослава, судя по тому, что впоследствии приглашаемые в Новгород князья обычно целовали крест «на всей воли Новгородстей и на всех грамотах Ярославлих». Следовательно, это были документы, доступ к которым летописца не зависел от княжеской власти. Позднее, при преемниках Ярослава мы уже наблюдаем включение в «Повесть временных лет> рассмотренных выше договоров киевских князей, о которых более древние своды не знали, — а также «Поучения Владимира Мономаха» и его письма к князю черниговскому Олегу'). Как видим, это уже документы, которые находились в княжеском архиве и, следовательно, были предоставлены летописцу по княжеской воле.

    Такая смена в летописях категорий  документов не была случайной: она еще раз подтверждаем периодизацию истории Киевской Руси, данную Марксом, и показывает, чей социальный заказ выполняли летописцы. В первом периоде Рюриковичи, эти «феодалы без ленов», стремились к расширению подвластной территории и к получению с ее населения дани.

    В это время начавшееся церковное  и монастырское летописание еще не зависит от княжеской власти и базируется на документах церквей и монастырей. Но уже при Ярославе, вынужденном, как мы только что видели, своими грамотами гарантировать новгородские вольности, замечаются симптомы центробежных тенденций отдельных земель Киевской державы: князья и дружинники оседали на землю и, превращаясь в типичных феодалов, стремились свои владения сделать безраздельной ареной собственной эксплоатацни; туземные господствовавшие слои ограждали свои интересы, как например, в Новгороде, грамотами великого князя; народные массы поднимали против эхеплоататоров восстания, начавшие особенно сильно потрясать Киевскую Русь при преемниках Ярослава. IJ вот для укрепления своей власти киевские князья — Святополк, Владимир Мономах, его сын Мстислав— допускают летописцев к документам княжеского архива, каждый используя его документы в целях обосновать законность династии Рюриковичей, показать свои заслуги перед Киевским государством и замолчать факты и свидетельствовавшие о них документы в отношении своего противника или соперника. Так, Владимир Мономах, севший в Киеве в момент восстания 1113 г., немедленно принял меры к тому, чтобы заменить редакцию «Повести временных лет», благожелательную к Святоподку, новой редакцией, где фигура Святополка была заслонена личностью и деятельностью Владимира Мономаха.