Революция инноваций

Но истинным ускорителем процесса стала Вторая мировая война, в  ходе которой был реализован целый  каскад изобретений и технологий. Однако не менее важным результатом  стали новая институциональная  форма организации исследований. Я имею в виду проектный подход и исследование операций. В этом ряду можно назвать “Манхэттенский проект” в США, проект “Ультра” и криптографиче-скую школу в Великобритании, “Ракетный проект” в Германии и “Атомный проект” в СССР. Новая форма организации, в свою очередь, породила такой феномен, как закрытые города: Лос-Аламос в США и ряд соответствующих площадок в СССР. Здесь наука начинает выступать и как непосредственная производительная сила, и как самостоятельная отрасль экономики, которая имеет не только производственную, но также и социальную ипостась, формируя новый социальный класс и становясь со временем особым направлением социального творчества.

После Второй мировой войны во многом на основе развития методов исследования операций и расширения сферы их применения в США распространяются знаменитые think tanks, интеллектуальные корпорации, объединяющие собственно научные исследования с иными реалиями, включая логистику и политику. В числе их задач остаются, конечно же, научно-технические проблемы, но не они составляют суть организационной новации. Происходит расширение исследовательского поля: от выполнения научно-технических проектов к исследованию многофакторных головоломок любого типа. И созданный за годы войны корпус исследователей приступает к планомерному освоению нового класса задач, связанных в том числе и с социогуманитарным моделированием. При решении этих задач используют методы как классической науки, так и новых интеллектуальных дисциплин (например, в сфере психологии, маркетинга), а кроме того, весь накопленный опыт организации проектных исследований, порой добавляя еще такую изюминку, как семантическое прикрытие реальной проблемы.

Если упростить сказанное выше, то новая послевоенная форма исследования операций есть сведение воедино науки  и политики в ее различных проявлениях (политика корпораций, промышленная политика, региональная политика, политика в  сфере науки и образования, военная  политика и т.п.). Наука и политика находят плодотворную точку соприкосновения. Подобный подход позволил решить такие  сложные и комплексные проблемы, как, например, выживание Западного  Берлина в условиях блокады или  создание комплексной стратегии  развития Аляски. Но также — исследовать  новые задачи и проблемные поля, в том числе связанные с  социальным, политическим и геоэкономическим регулированием. Что вообще есть основной предмет работы, главный объект исследовательской  деятельности в этих “фабриках мысли”? Мне кажется, это прежде всего особый, нематериальный продукт — алгоритм практического решения комплексной проблемы.

К концу 60-х годов количество “интеллектуальных  фабрик” в Америке исчисляется  сотнями. (Всего к данной категории  можно на тот момент отнести порядка 600 организаций из общего числа научно-исследовательских групп и учреждений в несколько тысяч.) Насчитывается около 200 организаций неприбыльных (в основном это университетская наука, но не только) и примерно 300 — коммерческих.

С федеральным правительством связано  контрактами примерно 75 “фабрик  мысли” (“федеральные научно-технические  центры, работающие по контрактам”), кроме  того, определенная часть этой генерации  является частью государственного аппарата (научно-исследовательская группа Белого дома, ряд институтов вооруженных  сил и т.п.). Кстати знаменитый “РЭНД” относится к первой группе, а не ко второй. Это некоммерческое независимое  предприятие, но генезис у него —  военный (командование авиации сухопутных войск в данном конкретном случае).  

4

Стратегический рубеж современной  исторической ситуации пролегает —  с достаточной долей условности — где-то между 1968 и 1972 годами. В этот период в мире разворачивается грандиозная  социокультурная революция. Масштаб  и характер этой революции, продолжающейся и сейчас, не получили пока, на мой  взгляд, адекватной оценки. Но это уже  другая тема.

Что же происходит в США к этому  моменту? В космосе заканчивается  успешная реализация масштабного проекта  “Аполлон”, на земле терпит крах не менее масштабная акция по сдерживанию  коммунизма — вьетнамская кампания. Несмотря на столь различную результативность, оба направления действий оказались, в сущности, тупиковыми. Америка  в те годы оказалась в кризисной  ситуации, которая чем-то напоминает положение, в котором сейчас находится  Россия. Прежде всего это также  была ситуация стратегической растерянности  и отсутствия плана действий, нацеленного  на историческую перспективу. Нам даже сложно сейчас представить себе ту степень запутанности, те формы тактической  суеты, те многослойность и разнообразие проблем, с которыми столкнулись  Соединенные Штаты.

На планете в те годы разворачивался процесс перестройки мира, его  “коммунизации” в различных формах. Советский Союз чувствовал себя достаточно уверенно, у него на тот момент были сравнительно высокие темпы экономического роста, а самое главное — шла глобальная экспансия коммунистической ментальности и социальной модели. США же все больше увязали в собственной “Чечне”, а единственным выходом из тоннеля представлялся путь дальнейшей эскалации конфликта. В финансово-экономической области также назревал крупномасштабный кризис, связанный с деградацией положения доллара как фактической мировой резервной валюты, европейские же союзники США, окрепшие в послевоенный период и сократившие долю экономического присутствия Америки в мире, начинали задумываться о новой стратегической позиции. (Одна из ее версий была отчасти прочерчена во время визита президента Франции де Голля в Москву в 1965 году.)

Однако все эти перипетии  Америка переживала в условиях расцвета интеллектуальной активности, роста  числа разнообразных think tanks и brain  
trusts — организаций, занятых в сфере социогуманитарного проектирования, исследования операций и многофакторного анализа, стратегического и оперативно-тактического планирования. И именно в этот период принимаются ключевые решения об изменении социального и инновационного маршрута Соединенных Штатов в меняющемся мире (в том числе решения о сворачивании космической программы и вьетнамской авантюры). Новым вектором исторической динамики становится стратегический концепт, который можно определить как проект “Глобализация”.

Именно тогда, в 1966 году (а отнюдь не в 1972-м), США исподволь запускают  процесс стратегической ревизии и будущего детанта: президент Джонсон выступает с заявлением о необходимости внесения серьезных корректив в систему отношений Запада и Востока. Вскоре создается команда по реализации соответствующей программы действий: в Совете национальной безопасности ее возглавил Френсис Бейтор, а специальным представителем президента по ее координации в отношениях с внешним миром стал Макджордж Банди, отправившийся вскоре в вояж по странам Европы и в СССР. Осенью 1967 года произошла встреча президента Джонсона и советского премьера Косыгина в местечке Гласборо. Одновременно к реализации проекта привлекались такие лица, как Аурелио Печчеи, будущий основатель и президент Римского клуба.

В те годы ряд влиятельных неправительственных  и международных организаций  — от Совета по международным отношениям (CFR) до Организации экономического сотрудничества и развития (OECD) —  проявили интерес к идеям футурологии, к исследованию исторических горизонтов, к перспективам долгосрочного планирования и вообще к занятиям глобальной проблематикой. Социальная динамика на планете, а также  опыт работы над масштабными проектами (в частности, военными и космическими) предопределили кристаллизацию идеи уверенного мониторинга будущего, необходимости  “искать пути понимания нового мира со множеством до сих пор скрытых граней, а также познавать… как управлять новым миром”, которая формулируется в виде задачи “создания принципов мирового планирования с позиций общей теории систем”.

Возник социальный заказ на системную  рационализацию в этой области. Организация  экономического сотрудничества и развития предложила Эриху Янчу, одному из будущих отцов-основателей Римского клуба, заняться в рамках специальной исследовательской программы изучением вопроса о соотношении прогнозирования и планирования. Деятельность эта, в конечном счете, привела к формированию нового вида прогнозирования — нормативного, несколько парадоксального на первый взгляд, ибо его базовый алгоритм разворачивается не от настоящего к будущему, а от будущего к настоящему. Если вдуматься, то это, конечно же, не парадокс. Просто здесь в чистом виде, в виде рабочего алгоритма присутствует идея “Мы строим историю”. Сначала определяется желаемый облик будущего, а затем за счет эффективного контроля и управления настоящим осуществляется гибкое, динамичное, и целенаправленное изменение реальности.

Приблизительно в эти же годы Збигнев Бжезинский одним из первых формулирует тезис о стратегической цели, к которой должен стремиться Запад: создание системы глобального  планирования и долгосрочного перераспределения  мировых ресурсов. Соответствующие социальные и политические ориентиры были очерчены им в работе “Между двумя эпохами”:

— замена демократии господством элиты;

— формирование наднациональной власти (но не на путях объединения наций в единое сверхгосударство, а путем сплочения индустриально развитых стран);

— создание элитарного клуба ведущих государств мира.

В начале 70-х годов создается  ряд новых центров по исследованию мировой проблематики. Помимо упрочившего  свое положение к этому моменту  Римского клуба, в 1972 году рождается  Международная федерация институтов перспективных исследований. Одновременно появляется на свет объединение ряда национальных интеллектуальных центров  — Международный институт прикладного  системного анализа (отсюда, кстати, генезис  и советского Института системного анализа, и Международного института  управления). В 1973 году образуется Трехсторонняя  комиссия, объединившая влиятельных  лиц, перспективных политиков и  ведущих интеллектуалов США, Европы, Японии. А в 1975 году возникает новый  мировой регулирующий орган — G-7 (на тот момент G-6).

Создание всего этого организационного инструментария способствовало не только реализации политики разрядки, но, главное, успешной перестройке стратегии  США, ускорению процесса глобализации и обустройства геоэкономической инфраструктуры планеты, о которой я говорил  ранее. Итогом всех этих процессов стала  разворачивающаяся в мире социальная революция, связанная с постинду-стриальным переворотом, информационной экспансией, развитием экономики знания и прорывом к власти нового социального слоя, специфической группировки элиты, получившей характерное название “нового класса”. 

5

Ну а какие инновационные  и революционные процессы происходили  в России? Страна за последние полтора  века пережила несколько ситуаций исторического  выбора, ставших ее моментами истины. Первая из подобных ситуаций уходит корнями  в реформы 1861 года. Россия сбросила тогда кожу традиционного общества и резко ускорила социальное и  индустриальное развитие (не демидовское, а реальное промышленное развитие). И сразу же столкнулась с колоссальной проблемой — отсутствием соответствующей  инфраструктуры для реализации программы  модернизации. Создать в короткие сроки такую инфраструктуру она  не могла. Поэтому в правящем классе, в “национальной корпорации”, которая  на тот момент существовала в России, стала формироваться точка зрения о необходимости создавать какие-то специфические механизмы для  решения этой задачи. (Отлаженной российской интеллектуальной корпорацией того времени, предпринявшей ряд инновационных  разработок в самых разных областях, был, к примеру, такой институт, как  Генеральный штаб.)

В результате был разработан ряд  инновационных для своего времени  механизмов и технологий, правда, их реализация (за исключением строительства  Транссибирской магистрали) пришлась в основном уже на военное время. И к тому же, в некоторых случаях  реализовывались они уже несколько  позже и иными социальными  силами: я имею в виду, например, создание института военных комиссаров на предприятиях (процесс, запущенный еще  в царской России). Или план ГОЭЛРО (называвшийся, правда, по-другому(2), но разрабатываемый также в те годы), цель которого была та же, что и у  Советов, — создание соответствующего инфраструктурного комплекса в  России. И если оценивать социалистический проект с этих “технократических” позиций, то в материально-техническом  аспекте это было, конечно же, решение сложной и весьма разветвленной  инфраструктурной проблемы. Проблема была решена, если не задаваться вопросом о методах ее решения.

Что же происходит в Советском Союзе  на историческом рубеже 60—70-х годов  прошлого века? В СССР этот момент был  по большому счету упущен (послевоенное развитие исследовательской базы “научных городков” так и осталось в  прокрустовом ложе естественно-научных  дисциплин, не совершив перехода к профессиональному социально-гуманитарному стратегированию). Во многом в результате этого дисбаланса 70-е годы — время прорыва мира в новую цивилизацию — стали в России—СССР “временем застоя” (хотя попытки проведения структурных реформ в середине шестидесятых годов все же предпринимались). Советское руководство не только не предложило собственного перспективного прочтения меняющегося мирового контекста, оно, кажется, попросту не заметило этого исторического перелома.

Были предприняты лишь отдельные, весьма робкие попытки учредить научные  коллективы, которые занимались бы стратегической социальной аналитикой (создание Института системных исследований АН СССР, двух команд по стратегическому  анализу и планированию в “директивных органах”, придача отдельных функций  ИМЭМО АН СССР). Но все эти действия носили в общем и целом конъюнктурный, несерьезный характер. В этот судьбоносный момент в стране уже отсутствовала “национальная корпорация”, то есть властный субъект, способный принимать действительно стратегические решения (связанные с высоким горизонтом прогноза) и обеспечивать их последующую реализацию…

Как же обстоят дела с созданием  национальной инновационной системы  сейчас, в России 2003 года?

Мне кажется, что проблема проектирования национальной инновационной системы  России имеет два уровня. На первом — необходимость своего рода “инвентаризации” имеющегося имущества, повышения его  эффективности за счет применения современных  методов управления (в ряде случаев  — внешнего). На втором уровне —  проектирование широкой системы, имеющей  не только экономический, но и социальный характер, а также определенную политическую перспективу.