Мифопоэтический континуум "Дон Кихота" Мигеля Де Севантеса Сааведры

       Исторически миф возникает как попытка  построения на интуитивно образном уровне восприятия целостной картины мироздания, способной обобщить эмпирический опыт и дополнить его ограниченность. Таким образом, миф (от греч. mytos – сказание) — появляющиеся в дописьменных обществах предания о первопредках, богах, духах и героях. Мифологический комплекс, принимающий в обрядах синкретические визуально-вербальные формы, выступает как специфический способ систематизации знаний об окружающем мире.

       Миф – древнее народное сказание о богах и героях, предел спрессованности времени и обобщения, когда время перестает быть временем: миф лежит вне времени. Взгляд изнутри мифа напоминает обозрение четырехмерной панорамы с вершины бесконечно высокой башни, когда пространство видно разом во все времена, им прожитые, как своего рода «коллективное бессознательное» народа. [19]

       Однако  мифотворчество поэта носит сознательный характер. В этом – основное противопоставление мифопоэтики и стихийного мифотворчества.

       В концепции Лотмана и Минца  мифологизм оказывается явлением второго порядка, основанным на сознательной  игре образами-мифологемами, где логика возникновения мифа обратна той, по которой создан первичный миф (миф – символ – система мифологем – новый миф). Таким образом, немифологическое мышление создает миф за счет бесконечного развертывания смыслов символа.

       А. Лосев отмечал: «Надо отдавать себе ясный отчет, что всякий миф есть символ, но не всякий символ есть миф». [12] Он дал несколько лаконичных определений мифа:

       - Миф – не идеальное понятие, и также не идея и не понятие. Это есть сама жизнь.

       - Миф не есть ни схема, ни  аллегория, но символ.

       - Миф всегда есть слово. 

       - Миф есть в словах данная  чудесная личностная история. [12]

       Собственные (авторские, индивидуальные) мифы вторгаются в интерпретации искусства, литературы. Ф. Сологуб, как и другие символисты, постоянно обращался к образам «Дон Кихота». «Санчо-пансовское понимание мира видит среди предметов обычного мира только зримую Альдонсу». Это, по концепции Сологуба, поэзия иронии. «Дон Кихот требует преображения мира, раскрытия заключенных в нем прекрасных возможностей». Это настроение лирического поэта.

       Рыцарь  Печального Образа, благородный идальго дон Кихот Ламанчский существует помимо Сервантеса, помимо литературных исследований о Сервантесе, помимо экранизаций Сервантеса.

       «Дон  Кихот» давно уже не сюжет, не история: это поэтичная картинка – долговязый старик с безумно всклокоченными седыми волосами, с тазиком вместо шлема на голове, едет по равнине на тощей кляче. Рядом с ним, на осле, толстячок с хитрой физиономией. Впереди схематичная мельница. Это неизменный образ. Остальное в версиях «Дон Кихота» не может считаться таковым, так как всецело зависит от воображения каждого читателя, режиссера, художника, актера.

       Символизм «Дон Кихота» – не внутpи pомана; он воссоздается нами снаpужи – когда мы pазмышляем о самом чтении книги. Забавные приключения его героя лишь форма, в которой переданы важные эзотерические истины.

       2.2.2. Безумие —  синоним непонимания

       Менее всех оказались готовы понять действия Дон Кихота самые близкие ему  люди — родственники и друзья. Желание  стать странствующим рыцарем они приняли за сумасшествие и преисполнились решимости «излечить» Алонсо Кихано любой ценой, даже разрушая то, что было ему дорого. И потому Дон Кихот, внявший зову Судьбы и стремящийся к исполнению своей мечты, вынужден сражаться с теми, кто, хотя и уверяют, что пекутся о его благе, на самом деле препятствуют его внутреннему развитию. В качестве примера можно вспомнить тщательнейший и забавный осмотр книгохранилища дона Алонсо, который провели священник и цирюльник. Причиной его сумасшествия они считали книги, а потому собрались их уничтожить. Стоит отметить, однако, что священник читал многие из них, однако не «сошел с ума», как дон Алонсо. Священник видел в этих романах простые истории, написанные для развлечения читателя, тогда как Дон Кихот, страница за страницей, наслаждался их таинственным смыслом, постигал их аллегорические учения.

       2.2.3. Санчо Панса  — противоположность Дон Кихота

       Санчо Панса не менее важный персонаж романа, чем Дон Кихот. Эти герои дополняют  друг друга: первый связан с земным и смертным в человеке, второй — с добродетелями, с божественным и бессмертным. Санчо ассоциируется с человеческими инстинктами, страстями, грехами и недостатками. Само его имя напоминает о толстом брюхе, обычном атрибуте обжор. Он жалуется по любому поводу и всего боится. Любит комфорт и постоянно хочет есть. Ему не нравится работать, зато он с большим усердием предается отдыху и сну. Он мечтает о власти и богатстве и боится болезней и смерти. Потому-то Санчо и ему подобные различают только мельницы и стены там, где рыцари духа видят великанов гордыни.

       Дон Кихот является персонификацией высшего начала в человеке, которое ясно знает, чего хочет и что должно делать. Но его безграничная воля настолько чужда окружающим, что они принимают его за сумасшедшего. Он не мечтает ни о власти, ни о богатстве — а хочет обрести доблесть и воспитать в себе добродетель, хотя ему хорошо известно, сколько страданий ждет того, кто решится отведать этот экзотический плод. Как не одинакова цель этих героев, так различны и средства ее достижения: у Дон Кихота есть меч, у Санчо только камень и палка; рыцарь повинуется велениям воли, оруженосец — импульсам страсти. Но благодаря примеру своего господина, Санчо преодолевает свойственную ему вульгарность и начинает понимать то, что объясняет ему Дон Кихот.

       2.2.4. Символика имен

         Имя героя Сервантеса меняется на протяжении романа. Алонсо Кихано, с которым мы знакомимся на первых страницах книги, был человеком обычным — с одной только, но очень важной особенностью: он был Добрым. Позже он стал называться доном, так обычно обращались к тем, кто имел степень бакалавра. И действительно, Дон Кихот Ламанчский был весьма начитан и знал немало. Попытавшись применить в жизни то, что усвоил из книг, он удостоился столь для него желанного титула рыцаря, хотя пока еще Рыцаря Печального Образа, еще не совершенного. Наконец, наибольшей высоты он достиг в несостоявшейся битве со львом (встреча с этим обитателем порога предшествовала таинственному приключению в пещере Монтесиноса) и стал Рыцарем Львов. Даже еще до начала своих приключений герой несколько дней выбирал имя для своего коня и неделю — для самого себя, чтобы оно было «приятное для слуха, изысканное и глубокомысленное».

       В отличие от Дон Кихота Санчо, даже когда иллюзии жизни подняли  его до поста губернатора Баратарии, остался Санчо.

       2.2.5. Пещера — инициатический  символ

       Символизм этого эпизода наиболее очевиден — пещера Монтесиноса (в переводе с испанского Монте дель Сино означает «гора Судьбы», что имеет глубокую связь с внутренним путем героя, ведь она находится в сердце Ла-Манчи).

       Вход  в пещеру, хотя и был широким и просторным, но скрывался за стеной из частого и непроходимого терновника, бурьяна, дикой смоквы и кустов ежевики. Дон Кихот, чтобы попасть внутрь, принялся крушить эти заросли своим мечом. Это уже символика: вход в пещеру всегда открыт для того, кто готов собственноручно, призвав в помощники волю (меч), расчистить его от низости, легкомыслия, поверхностности и других сорняков своей личности. В пещере идальго видит рыцаря Монтесиноса, умершего рыцаря Дурандарта и многих других, превращенных волшебником Мерлином в реки и лагуны. Они убеждены, что именно Дон Кихот сможет расколдовать их, ведь он возродил из забвения Орден странствующих рыцарей. Там же, в пещере, появляется и Дульсинея, которая через одну из своих спутниц приветствует Дон Кихота и просит ссудить ей шесть реалов. Во сне он проник на иной план бытия, где пробыл три дня и три ночи (хотя Санчо и остальные уверяли, что его не было чуть более часа), и осознал за это время, что все радости мира сего проходят, как тень и как сон и что смерти не существует.

       2.2.6. Смерть — возвращение  домой

       В финале романа Дон Кихот возвращается домой и в скором времени умирает. Это также не случайно: умирая, мы возвращаемся в наш истинный дом, который когда-то покинули в поисках  приключений и опыта. Пройдя по извилистому  пути жизни, наш герой смог победить самого себя, потому что был благородным, отважным и преданным; потому что был защитником справедливых и всегда трудных дел; потому что никогда не выказывал привязанности к богатству и приходил на помощь всем нуждающимся. Он был больше чем просто добрым человеком, он был воплощением достоинства. Его уже ничто не привязывало к земле, и потому тело было ему уже не нужно. Читатель приходит к выводу, что умер не рыцарь, не Дон Кихот, не идеалист, а человек Алонсо Кихано.

       2.2.7. Орден странствующих рыцарей

       Дульсинея — дама в самом высоком смысле слова, неподвижный движитель, свет на пути и вода жизни, которая питает душу рыцаря. Это звезда, освещающая путь ищущего себя, путь cтранствующего  рыцаря. Это бессмертная сущность Рыцарства, имеющая тысячи имен и атрибутов, но живая, всегда живая. И всякий раз, когда зло и несправедливость грозят разрушить все вокруг, как узда, как плотина, сдерживающая хаос, появляются те, кто принадлежат к Ордену странствующих рыцарей. Дон Кихот был одним из их числа — не первым и не последним, — и он выполнил свою миссию как должно и показал пример другим. Если бы Алонсо Кихано не обезумел, он не превратился бы в Дон Кихота, а остался бы одним из многих миллионов нормальных людей, которых поглотила река забвения. А поскольку смерть не делает различия между разумными и безумными, очень необходимо жить с идеализмом, с безумием Дон Кихота, которое всегда помогает  делать мир лучше.

       Образ Дона Кихота был воспринят многочисленными  исследователями как архетип  человеческой природы, истолкован как психологическая категория, породив даже философское понятие — донкихотство. Библиография исследований образа Дона Кихота литературоведами (например, Пелисер, Тикнор, Хуан Валера), философами (в том числе (Ф. Шеллинг, Ф. Гегель) и другими специалистами весьма обширна. Истолкованием этого образа занимались и классики литературы (Дж. Байрон, В. Гюго, Г. Гейне, И. С. Тургенев), и критики (В. Г. Белинский). При всем различии толкований почти все писавшие о Дон Кихоте сходились на утверждении, что Дон Кихот является общечеловеческим образом, выражающим вечные свойства человеческого духа, его причисляли к «вечным спутникам» человечества (Д.С. Мережковский). Именно глубокая символика романа поднимала его с национального уровня на общечеловеческий уровень. Дон Кихот и Санчо постепенно стали мифологическими героями, а история с ветряными мельницами и подобные ей — подлинным мифом. 

       2.3 Понятие мифа

       В полном соответствии с этимологией: миф – это слово, высказывание. Миф – это коммуникативная система, сообщение, следовательно, миф не может быть вещью, конвентом или идеей, он представляет собой один из способов означивания, миф – это форма. [3]

       Мифы  могут быть очень древними, но вечных мифов не бывает, так как человеческая история может превратить реальность в слово, только от нее одной зависит жизнь и смерть мифического языка. И в древности и в наше время мифология может найти свое основание только в истории, потому что миф – это слово, избранное историей; он не может возникнуть из «природы» вещей.

       Мифическое  слово есть сообщение. Оно не обязательно  должно быть устным: это может быть письмо или изображение, а также фотография, кинематограф, репортаж, спортивные состязания, зрелища, реклама могут быть материальными носителями мифического сообщения.

       Говоря  о мифе, речь идет о конкретном изображении, имеющем данное значение, мифическое сообщение формируется из некоторого материала, уже обработанного для целей определенной коммуникации. Поскольку любые материальные носители мифа, изобразительные или графические, предполагают наличие сознания, наделяющего их значением, то можно рассуждать о них независимо от их материи.

       Мифология одновременно является частью семиологии как науки формальной и идеологии  как науки исторической; она изучает  оформленные идеи. Во всякой семиологической системе имеются не два, а три различных элемента, ведь то, что мы непосредственно воспринимаем, является не последовательностью двух элементов, а корреляцией, которая их объединяет.            Следовательно, есть означающее, означаемое, и есть знак, который представляет собой результат ассоциации первых двух элементов. Различение этих трех элементов имеет первостепенную важность для изучения мифа как семиологической системы.

       В мифе присутствует та же трехэлементная система: означающее, означаемое и знак. Но миф представляет собой особую систему и особенность эта заключается в том, что он создается на основе некоторой последовательности знаков, которая существует до него. Миф является вторичной семиологической системой. Знак (то есть результат ассоциации, концепта и акустического образа) первой системы становится всего лишь означающим во второй системе.

       Означающее  в мифе может быть рассмотрено  с двух точек зрений: как результат языковой системы или как исходный элемент системы мифологической. Для этого используются два термина: в качестве конечного элемента первой системы означающее называется смыслом, а как миф оно является формой. Что касается означаемого, то здесь не может быть двусмысленности, и остается название «концепт». Третий элемент является результатом корреляции первых двух; в языковой системе это знак. Однако дальнейшее использование этого термина кажется неизбежно двусмысленным, поскольку в мифе (и в этом заключается его главная особенность) означающее уже образовано из знаков языка. Третий элемент мифологической системы называется значением. Употребление этого слова тем более уместно, что миф действительно обладает двойной функцией: он одновременно обозначает и информирует, внушает и предписывает.