Теория мир-систем в концепции И. Валлерстана

 некоторое  перераспределение прибавочного  продукта), так и новая   

 сила полупериферии привели к дальнейшему политическому и, следовательно,   

 экономическому  ослаблению периферийных регионов.   

   

 Пандиты* отмечают, что "разрыв становится больше", но далее никто не преуспевает в том, чтобы что-то с этим сделать, и вовсе остается   

 непроясненным, что очень много людей, заинтересованных в существовании   

 проблемы. Вместо  усиления государственной власти  во   

 многих частях  мира мы наблюдаем тот же  тип ухудшения, который   

 Польша переживала  в XVI в., ухудшение, лишь одним  из многих свидетельств   

 которого являются частые военные перевороты. И все это   

 приводит  нас к заключению, что четвертая стадия была стадией кон-   

 солидации капиталистической мироэкономики.   

 Консолидация, однако, не означает отсутствия  противоречий и   

 не означает  вероятности долгосрочного выживания.  Мы, таким образом,   

 подходим  к прогнозированию будущего, что всегда было великой   

 человеческой  игрой, его подлинной hybris*, наиболее убедительным   

 аргументом  в пользу догмы о первородном  грехе. Поскольку   

 я читал  Данте, то буду краток.   

   

 Мне представляется, что в действии капиталистической миро-   

 системы содержатся  два фундаментальных противоречия. Прежде   

 всего, это  противоречие, на которое указал корпус марксистских   

 документов XIX в., я сформулировал бы его следующим образом: в   

 то время  как в краткосрочной перспективе  максимизация прибыли   

 требует максимизации  изъятия прибавочного продукта из непосредственного   

 потребления  большинства, в долгосрочной перспективе    

 непрерывное  производство прибавочного продукта  требует массового   

 спроса, который  может быть создан лишь перераспределением    

 изъятого  прибавочного продукта. Поскольку  два эти соображения   

 направлены в противоположные стороны (это и есть "противоречие   

"), система переживает постоянные кризисы, которые в длительной   

 перспективе  ее ослабляют и одновременно делают для привилегированных   

 игру не  стоящей свеч.   

   

 Второе фундаментальное противоречие, на которое указывает   

 концепция  социализма как процесса, предложенная  Мао, состоит в   

 следующем: всякий раз, когда владельцы привилегий пытаются ассимилировать   

 оппозиционное  движение, подключив его представителей    

 к получению  небольшой части привилегий, они,  несомненно,   

 в краткосрочной  перспективе устраняют оппонентов; но они также   

 поднимают  ставку для следующего оппозиционного  движения, возникающего   

 в ходе  следующего кризиса мироэкономики. Таким образом,   

 цена "ассимиляции"  становится все выше, а связанные  с ней   

 преимущества  кажутся с каждым разом все  более сомнительными.   

   

 В настоящее  время в мироэкономике содержится не больше социалистических   

 систем, чем  феодальных, потому что существует  лишь   

 одна миросистема. Это мироэкономика, и она является но определению   

 капиталистической по своей форме. Социализм предполагает   

 создание  нового типа миросистемы, которая не была бы ни перераспределительным   

 миром-империей, ни капиталистическим миром-экономикой,   

 но социалистическим  миром-правительством. Я не рассматриваю   

 этот прогноз как нечто утопическое, но и не чувствую, чтобы   

 такая организация  общества была бы неизбежной. Она станет результатом   

 длительной  борьбы в формах, которые могут быть знакомыми,   

 и, пожалуй,  в очень небольшом количестве  форм, борьбы, которая   

 будет происходить во всех зонах мироэкономики (непрекращающаяся   

"классовая  борьба", о которой говорил Мао). Правительства могут   

 быть в  руках личностей, групп или  движений, симпатизирующих   

 такой трансформации,  но государства как таковые не являются ни   

 прогрессивными, ни реакционными. Это движения  и политические   

 силы заслуживают  таких оценочных суждений.   

   

 После того  как я зашел в прогнозировании  будущего так далеко,   

 насколько  осмеливался, позвольте мне вернуться  к настоящему и к   

 нашему ученому  предприятию, которое никогда  не является нейтральным,   

 но имеет  собственную логику и в определенной  мере собственные   

 приоритеты. Мы наметили в качестве основной  единицы   

 наблюдения понятие миросистемы, у которой есть составные части   

 и стадии  развития. И именно в этих рамках, доказываю я, мы можем   

 проводить  плодотворный сравнительный анализ -- между целым   

 и его составными  частями. Концепции предваряют  измерения   

 и направляют  их. Я полностью за детальнейшие и изощренные количественные   

 показатели. Я полностью за детальнейшие и усердные   

 архивные  изыскания, которые позволят проследить  конкретные   

 исторические  серии событий во всей их  непосредственной сложности.   

 Но проблема  в том, как дать нам возможность  лучше увидеть   

 то, что происходило  и что происходит. Для этого  нам нужны оптические инструменты,  с которыми мы могли бы распознать  измерения отличий, нам нужны  модели, с помощью которых мы  могли бы   

 взвесить  значения, нам нужны обобщающие  концепции, с помощью   

 которых мы создадим знания, которыми мы затем будем пытаться   

 обмениваться  друг с другом. И все это  потому, что мы люди с hybris   

 и первородным  грехом, и потому стремимся к  добру, истине и красоте.  
 

Валлерстайн И. Три случая гегемонии в истории капиталистической мирэкономики // Анализ мировых систем и ситуация в современном мире

В отношении  сложной, постоянно развивающейся  широкомасштабной исторической системы  понятия, кратко описывающие общие  структурные модели, пригодны лишь в той мере, в какой ясно изложена их цель, обозначена их применимость и  указаны предлагаемые ими теоретические  рамки.

Поэтому позвольте  мне сначала изложить некоторые общие посылки, которые я не буду здесь обосновывать. Если вы найдете их неприемлемыми, то способ, с помощью которого я развиваю и использую понятие гегемонии, также окажется бесполезным. Я предполагаю существование конкретной своеобразной исторической системы (назовем ее “капиталистическая мир-экономика”), временные границы которой простираются от “длинного ХVI столетия” до настоящего времени. В ее пространственные рамки первоначально входила Европа (или ее большая часть) и Латинская Америка, а впоследствии, по мере своего расширения, она охватила весь земной шар. Я предполагаю, что эта тотальность является системой, т.е. она относительно автономна от действия внешних сил, или, иными словами, ее общие модели в значительной степени объяснимы в рамках ее внутренней динамики. Я исхожу из того, что это есть историческая система, то есть то, что когда-то возникло, развивалось и однажды исчезнет (из-за дезинтеграции или фундаментальной трансформации). И, наконец, я предполагаю, что именно динамика системы объясняет ее исторически изменяющиеся свойства. Следовательно, поскольку это система, то у нее есть структуры, и эти структуры проявляют себя в циклических ритмах, т.е. через механизмы, которые отражают и обеспечивают воспроизведение ее общей модели. Но поскольку это историческая система, то ее ритмические колебания не возвращают систему к точке равновесия, а наоборот, раскачивают ее по разным направлениям , которые можно назвать секулярными трендами этой системы. Эти тренды постепенно подходят к своей кульминации, которая означает невозможность компенсации структурных нарушений при помощи “тонизирующих средств”. Соответственно, система подходит тому, что одни называют “бифуркацией”, а другие – “превращением количества в качество”.

К этим методологическим или метафизическим посылкам необходимо добавить несколько предпосылок  сущностных, относящихся к функционированию капиталистической мир-экономики. Ее способ производства является капиталистическим, т.е. она основана на бесконечном накоплении капитала. Ее структура образована осевым разделением общественного труда, которое выражает через неэквивалентный обмен напряжение между центром и периферией системы. Политическая надстройка этой системы представляет собой набор так называемых суверенных государств, которые определяются и сковываются между собой членством в межгосударственной сети или системе. Правила функционирования этой межгосударственной системы основываются так называемом “балансе сил”, - механизме, гарантирующим, что ни одно отдельное государство никогда не будет иметь способности превратить эту межгосударственную систему в единую мир-империю, границы которой совпадут с границами осевого разделения труда. В истории капиталистический мир-экономики, конечно, случались неоднократные попытки трансформации ее в направлении мир-империи, но все они провалились. Однако были также неоднократные и несколько иные попытки достижения отдельными государствами гегемонии в межгосударственной системе, и они удались в трех отдельных случаях, хотя только и на относительно короткое время.

Стремление к  достижению гегемонии достаточно сильно отличается от стремления к образованию  мир-империи: фактически они во многом почти противоположны. Поэтому, во-первых, следует объяснить, что я подразумеваю под гегемонией; во-вторых, выявить параллели в трех указанных примерах; в-третьих, найти корни стремления к гегемонии и объяснить, почему это стремление трижды увенчалось успехом, но ненадолго и, в-четвертых, сделать выводы по поводу того, что мы можем ожидать в ближайшем будущем. Конечным смыслом всего этого анализа является не возведение некого категориального прокрустова ложа, в которую загонялась бы сложная историческая реальность, а освещение одного из центральных, на мой взгляд, явлений в современной мир-системе.

I

В межгосударственной системе гегемония соотносится  с ситуацией, когда нарушается баланс в непрерывном соперничестве  так называемых “великих держав”, и одна из них может навязывать свои правила и волю (как минимум  при помощи использования права  “вето”) в экономической, политической, военной, дипломатической и даже культурной сфере. Материальная основа такой мощи заключается в способности  ее предприятий и фирм действовать  более эффективно во всех трех основных экономических областях – сельскохозяйственном и промышленном производстве, торговле и финансах. Преимущества в эффективности настолько велики, что они не только могут превзойти своих соперников из других великих держав на мировом рынке вообще, но и отдельно во многих случаях - победить их на собственных внутренних рынках.

На мой взгляд, это относительно ограниченное определение. Для предприятий и фирм одной державы недостаточно просто иметь большую долю на мировом рынке, по сравнению с любым другим государством, или просто иметь самую сильную армию, или играть важнейшую роль в политике. К гегемонии я отношу только такие ситуации, при которых данные преимущества являются настолько высокими, что основные союзники являются де-факто государствами-клиентами, а главные противостоящие державы осознают свою относительную ущербность и в основном лишь обороняются против державы-гегемона. И хотя я хочу ограничить мое определение гегемонии только теми отдельными случаями где разница сил или отличия в мощи между державами являются действительно значительными, я тем не менее не собираюсь утверждать, что в любой такой момент держава-гегемон является всесильной и способна делать все, что ей угодно. Всемогущества не существует внутри межгосударственной системы.

Поэтому гегемония скорее не состояние, а один из концов изменчивого континуума, который описывает отношения соперничества между великими державами друг к другу. На одном конце континуума находится почти точный баланс, ситуация, при которой существует много государств, в некоторой степени, равных по силе, без ярко выраженных или продолжительных группировок. Это редкая и нестабильная ситуация. В середине этого континуума существует много государств, более или менее объединенных в два лагеря, а также несколько нейтральных или колеблющихся стран, причем ни одна сторона (тем более ни одно отдельное государство) не может навязать свою волю другим. На другом конце континуума – ситуация гегемонии, также редкая и нестабильная.